Город
Шрифт:
Жители все были местные, пообвыкнувшие, а потому строго соблюдали это правило, стояли и молчали как немые статуи.
Глашатай раскрыл рот и завопил:
— Приветствую вас, товарищи. Сегодня на этой сцене будут наказаны враги нашего Города, враги нашего народа, ваши враги. Из-за них вы получали меньше талонов, чем положено, из-за вам не хватало места в больничном пункте, из-за них вам не докладывали лишний кусок мяса.
Кто-то из толпы, совсем рядом с Павлом, тихо брякнул:
— Ага, если бы нам вообще клали мясо.
Люди вокруг этого человека расступились, словно круги на воде, вперили в него свои указательные пальцы. Охранники
— Это был не я! Это был не я! Клянусь! Это был он! — Окружённый людьми человек указал пальцами на другого мужчину. У того был такой вид, что, возможно, это действительно был он. Все смотрели на подножие Генератора, никто точно не мог определить кто это сказал.
Охранники втиснулись в круг, огрели мужчину в его центре парой ударов по голове и спине. Затем они выдернули из человеческих рядов того человека, на которого показал мужчина. Теперь избивали их двоих. Как мешки с картошкой их вытянули из толпищи, поволокли вдоль краёв площади, взвалили на платформу. Одному не глядя сломали ударом дубинки зубы, другому переломили пальцы. А после обоих впихнули обратно в людское скопище слушать и внимать.
— Вот три человека, которые своим присутствием вредят Городу и не приносят ничего кроме вреда, — продолжил кричать глашатай своим звонким как колокол голосом, не обращая никакого внимания на только что случившуюся ситуацию.
Толпа внимала его словам.
— Дарья, женщина тридцати двух лет, — вопил человек на всю площадь. — Осуждённая за растрату государственных средств. За её непозволительный поступок, с милости Капитана, нашего отца и вождя, ей дано прощение и помилование. Она умрёт безболезненно.
Палач к этому моменту уже стоял позади провинившийся. Поставил ногу на табуретку. Публика замерла.
— Твоё последнее слово, уродина, — крикнул глашатай.
Женщина что-то начала говорить, но так тихо, что Павлу не удалось разобрать слов. Судя по тону, это было признание всех своих ошибок и благодарность за помилование. Возможно, кровавые подтёки на её лице и вздувшаяся до такой степени щека, что полностью перекрывала левый глаз, мешали ей говорить. Так или иначе, где-то на половине её речи палач сухо пнул табурет, выбивая его из под ног осуждённой.
Дарья задёргала ногами, её правый глаз, который ещё можно было увидеть, невероятно вспучился, изо рта пошла пена. Народ закатил глаза в эйфории. Некоторые стонали от удовольствия. Женщина в потасканном тряпье начала болтаться на верёвочке точно пойманная рыбёшка, вытащенная на сушу.
Палач пошёл к следующему висельнику, глашатай продолжил свою речь, не останавливаясь.
— Владимир, мужчина сорока пяти лет, — сказал он. — Осуждённый за осквернение имени нашего милостивого Капитана, нашего отца и вождя, своими гнусными стихами и высказываниями. Ему также дано помилование в виде повешения. Твоё последнее слово, ублюдок, — сказал он уже чуть тише, обращаясь лично к нему. — Не забывай, твоя семья смотрит.
— Я признаю все свои ошибки и прошу прощения у Капитана, — кричал Владимир так, чтобы его все услышали. К моменту его исповедания, Дарья уже перестала вертеться, тихонько повисшая на собственной шее. — Я должен умереть, чтобы очистить его честь, но я всё равно прошу у него прощения, чтобы он не держал на меня зла. Я сожалею…
— Да
кто ты такой, — глашатай рванул его за шиворот, не давая сказать. — Чтобы наш Капитан злился на тебя, чтобы он тратил на тебя время. Кто ты такой, чтобы у тебя вообще было право говорить, что ты опорочил его честь, вонючая ты мразота, сдохни, — он с силой ударил по табурету.Владимир затрясся в судорогах, его лицо налилось пунцовой синевой, точно черника. Палач пошёл к ступенькам, чтобы спуститься с платформы и прильнуть к клапанам.
Глашатай вернулся на своё место.
Павел пробежался по толпе: лица людей либо не выражали ничего, либо, что чаще всего, выражали высшую степень благоговения. Такого удовольствия музыкант не видел на их лицах даже тогда, когда играл для них в пабе. Один из охранников, проходящий мимо, взглянул на него — музыкант широко улыбнулся, глядя на представление, люди вокруг него тоже широко заулыбались.
Человек в чёрном прошёл мимо. Скрипач выдохнул. Павел мог даже почувствовать дыхания других людей, которые не ослабляли улыбки, но выдыхали вместе с ним. Охранник пошёл дальше, спотыкаясь об людей, и хватанул кого-то из скопища толпы.
Паша слегка качнул головой, чтобы узнать кого, но тут же вернул её на место, чтобы не вызвать подозрений. Он видел, что это была мать с ребёнком, судя по всему, семья Владимира. Мать также была в полном восторге от того, как милостиво Капитан разрешил её мужу просто повиснуть на веревке. Но малыш не радовался, он вообще не понимал, что происходит, на его глазах были слёзы, а в самих зрачках была какая-то бесконечная прострация, перерастающая в нечто непонятное и неизвестное. Мальчик увидел смерть собственного отца.
Охранник с матерью и ребенком на её руках прошли мимо Павла. Они вышли из толпы и куда-то удалились. Скорее всего, для проведения беседы с матерью и выяснения причины, почему её сын не радуется справедливому наказанию, которое восторжествовало над тем, кто этого заслуживал.
— И последний. Настоящий подонок, — заголосил глашатай. — Тот, из-за которого Город мог потерпеть огромнейшие убытки. Альберт, инженер шестидесяти девяти лет, все заслуги которого обнулены, все труды и проекты которого были сожжены.
Для настоящего научного деятеля была страшна не столько смерть собственная, сколько смерть всех его трудов и обнуление его работ. Но Город предусмотрел и это, хорошенько протопив один из бараков бумагами и записями Альберта. А чтобы тряхнуть даже самых прожжённых, его не повесят, а сварят заживо на пару, с помощью труб, которые были приварены к подножию Генератора. С этой целью старика и раздели. Чтобы смерть его была такой же мучительной, как и окончание его карьеры.
— Твоё последнее слово, ничтожество, — крикнул глашатай.
Инженер промолчал. Павел неуверенно подобрался ближе к платформе и заметил, что у старика рот заткнут кляпом.
— Не хочешь говорить значит? — Громко спросил глашатай, пока руки инженера висели на цепях, а его взгляд был сухо вперит в пол. — Ну что ж, дело твоё, — он жестом руки отдал приказ палачу. Палач с силой крутанул вентили.
Людская прорва онемела от ужаса. Павел не мог сдержать слёз.
Прямо из под ног осуждённого вырывались столпы пара, обжигающие его тело, словно обливая кипятком, заставляя кожу плавиться и слазить до костей, а кости нагреваться и крошиться в труху. Пар яростными потоками окатывал старческое тело, которое было способно в ответ издать лишь болезненный хрип — кляп не давал ему кричать.