Городской леший, или Ероха без подвоха

— Да как сказать. Уж если ягода есть, то, поди, и ходят. Дикой вишни, правду сказать, в здешних горах нет. И многим ягодницам ты нетронутый вишарник показывал?

— Да уж многие с вишней возвращались. В обеих руках — по ведру, на шее — штаны ягодой до отказа набитые, иной и короб берестяной подаришь, — вздохнул леший. — В Раздолье, чтобы ты знал, много моих детишков водилось. Что ни самый шустрый, то мой. Самые лесники да егеря из лешачат получаются. Манит дикая кровь в лес, манит…

— Не зря, значит, башку тебе рубили, — вставил, не утерпев, художник.

Посмотрел Ероха искоса на Мамонтова и голосом, полным подвоха, намекнул:

— Иной человек живет себе, а того не знает, что в его роду леший был. Так, скажем, век назад пошла молодка в лес по ягоду, а воротилась с подарком от хозяина. В положенное время народилось дитя, а на лбу у него не написано — мальчонка он или лешачонок. Мало ли что дикошарый. Вот я и говорю, кто знает, с кем его прабабушка миловалась.

С хмурым подозрением посмотрел на Ероху Мамонтов. Свою родословную далее дедушек-бабушек он не знал.

— И как же ты определишь, был ли в роду у человека леший?

— Не только я, — хмыкнул Ероха. — У такого и злые мухи по осени кровь не пьют. Каждая собака лешачью кровь чует, не говоря уж о лесном зверье. Корой болотной осины отдает и лосиными катышками.

— Это на что же ты намекаешь, Ерофей? — спросил Мамонтов, вспомнив, кстати, что он никогда не пользовался мазью от комаров. Кровососущие насекомые обидно пренебрегали им.

— Намекал покойник: не пора ли за лекарем послать, — ответил Ероха и вернулся к приятной теме. — Так, говоришь, ходят по ягоды?

— И по ягоды ходят, и по грибы. Да и просто ходят — туристами. Я тебя, пожалуй, с перевальцами познакомлю.

— Кто такие?

— Туристический клуб «Перевал». Исключительно женский. Все тетки в соку, упругие, и ни одной замужней. Каждую субботу-воскресенье через перевал Разбитых Термосов ходят. Я тебе, так и быть, тропу покажу. На перевале у них привал. Костер жгут, самодельные вина пьют, песни поют. Одиноких туристов заманивают, домашней сдобой угощают. Из таких теток самые лешачихи и получаются.

Но туристками Ероха не соблазнился: больно жилистые.

— Значит, нет в горах липы? — спросил он. — А телевизор возьмем?

— Ну, Ерофей, ты уж совсем развратился, — разочаровался в приятеле Мамонтов. — Молчал бы, не обнаруживал свой низкий культурный уровень. Телевизор! Горы тем и хороши, что там телевизора нет.

— Шоколаду возьмем? Возьми шоколаду. Ероха головой не пузат, да пузом мозговат, — сказал леший не без самоиронии.

Когда перед гостями из Раздолья со скрежетом и грохотом раскрылась дверь подъезда, на которой был написан масляной краской код замка, город, исключая черных дроздов и серых крыс, все еще спал. Лишь онемевшая после встречи с беспризорным лешим дворничиха шуршала с озлоблением золотой метлой у мусорных баков. Избегая встречи с бдительной женщиной, Мамонтов повел Ероху к гаражам кружным путем, прячась за кусты и деревья. Он чувствовал себя преступником, бегущим из тюрьмы. Сова на плече Ерохи крутила головой на все триста шестьдесят градусов. Неровно скакала рысь, подрагивая кисточками на ушах.

Гаражи стояли в глубине двора, за липами. Уродливые сундуки, сваренные из листового железа. Швы, как шрамы. Ржавчина пятнами проступала из-под шелушащейся краски. Двери гаражей служили полем битвы для непримиримо враждующих между собой фанатов рок-групп, которых объединяла лишь общая ненависть к попсе. Но встречались лозунги и призывы, понятные и музыкально необразованным гражданам. На дверях гаража Мамонтова было размашисто начертано: «Журфак — всем факам фак!» Ниже, в три цвета: «Не би-би мозги, дед!» Еще ниже — очень простая по исполнению и содержанию надпись. Такая простая и доброжелательная, что Мамонтов чувствовал подвох, но в чем этот подвох заключался, не догадывался: «Улыбок тебе, дед!»

Железная дверь деликатности не понимает. Чем аккуратнее стараешься ее открыть, тем громче она гремит. Словно в образовавшуюся щель прорывается запертый на ночь гром.

Старенькая «Нива», стоящая над ямой-погребом, надежностью и практичностью, следами грубого ремонта и проступающими сквозь краску пятнами ржавчины напоминала гараж.

Под крышей в брезентовом чехле, дожидаясь зимнего сезона, отдыхали старые горные лыжи. На таких не жалко по камням ездить. Вдоль стен — канистры, пыльные бутыли, штабель кирпича. Портреты политических деятелей старой эпохи. Загрун-туй — и пиши по новой. Слежавшимся сугробом прошлогоднего снега свалены пачки газет и журналов времен социализма. В углу стояло наглядное школьное пособие — человеческий скелет в каске горнолыжника и противотуманных очках. Судя по изящности — женский.

Ерохе и его компании гараж не понравился. И не только из-за скелета. Оттуда несло ржавчиной, железом, бензином — запахами, которых избегают существа из леса. Так пахнут ружья и машины. Это запах врага, запах смерти.

Несмотря на ранний час, движение на улицах было плотным. На перекрестках образовывались первые заторы, и утренние сквознячки уже несли сизые клочья бензиновой метели. Вдохни поглубже — и вся эта гадость тут же проникает в кровь, оседает в мозгу, костях, почках и прочих жизненно важных органах.

Удивительное дело: машины все обтекаемее, все скоростнее, а по городу ездят все медленнее. Вот уже и велосипедисты их обгоняют. Довольные. Скоро сверхскоростные машины и за пешеходами не угонятся. Какой тогда смысл в автомобилях?

Много чего передумаешь в пробках. Даже небольших, утренних.

Уж если задумает человек построить рай, непременно получится ад. В лучшем случае, большая свалка. Отчего бы это? Оттого, что человек близорук: думает о рае лишь для себя, мерзавца любимого. А много личных раев в сумме неизбежно дают один всеобщий ад. Отдельно взятый автомобиль, несомненно, — райское средство передвижения. Тысячи роскошных автомобилей, чадящих в пробке, — ад для города. И смотрят друг на друга закупоренные в своих райских автомобилях, как волки из чужих стай. Бывает, неделя пройдет, прежде чем встретишь улыбающегося человека.

Гости из тихого Раздолья волновались и нервничали.

— Ой, бедой пахнет, — причитал Ероха, — ой, смертушка подступила.

— Да с чего бы она к тебе подступила? — удивлялся Мамонтов.

— Смерть всегда причину найдет, — отвечал Ероха и трясся, как с похмелья.

Дрожит, бородой шуршит. Точно так же вел бы себя и Мамонтов, окажись он в стаде антилоп, переплывающих реку, полную крокодилов.

Казалось бы, прогулка в горы — дорога в рай. Но когда в предгорья накатывает лавина машин, какой уж тут рай. Загадили город, устали, мусоря. Едут отдохнуть — погадить в чистом месте. Устроить в заповедном месте привычный мусорный ад.

Человек путает рай с комфортом — вот в чем беда. Чем «цивилизованнее» человек, тем больше комфорта он требует. А в рай на автомобиле не въедешь. На воротах табличка: «Только для пешеходов и велосипедистов».

Кстати, рядом с экологическим постом на выезде из городского смрада висит дорожный знак — движение на велосипедах запрещено. Экологическая, как и дорожная, полиция не любит велосипедистов. И в этом нет ничего странного. За въезд в чистую зону с автомобилиста берется дань — за вред, который непременно будет нанесен природе. А велосипедист, к сожалению, никакого вреда природе не наносит. Не за что с него брать дань. А раз так, нечего ему делать в заповедной зоне, путаться под колесами.