Горы и оружие

— Где вы пропадали? — тревожно спросила она. — Я вас жду уже несколько часов.

— Паром опоздал, а потом мы в Булонском лесу плутали, — сказал Мак-Грегор, распахивая вторую створку ворот и пропуская Сеси в «ситроене».

— А зачем было делать крюк через Булонский?

— Мы не рискнули ехать центром, — сказал Мак-Грегор.

Кэти кратко поцеловала его в щеку, он запер ворота. Подымаясь по наружной лестнице, спросил Кэти:

— Ну, как ты тут?

— Все в порядке.

— Я о здоровье твоем...

— Я совершенно здорова, — ответила Кэти, и он неловко замолчал.

Умывшись и садясь за ужин, который Кэти держала для них разогретым, Мак-Грегор спросил, где Эндрью.

— Я послала его проводить Жизи Маргоз и побыть у нее — она там одна с прислугой. Прошлой ночью у нее в доме разбили все окна фасада. Муж ее теперь в Риме, пережидает события.

Поужинали молча, затем Сеси ушла спать, и они без слов посидели друг против друга за ореховым столом, чувствуя, что сейчас не время и не место выяснять отношения после десятидневной разлуки.

— Почему ты не телеграфировал мне из Тегерана? — спросила Кэти.

— Хотел, чтобы в Иране поменьше знали о моем присутствии... Необходимо было, чтобы мой приезд туда и отъезд прошел как можно незаметнее.

— Виделся ты с Джамалем Джанабом в ИННК?

— Нет, я не заходил к ним.

— А дома у нас ты был?

Мак-Грегор молча качнул головой.

— А знали персы, что ты в курдских районах?

— Не думаю. Я в основном автобусами добирался.

Он чувствовал: ей хочется узнать, с чем он вернулся от курдов, и ждал напряженно. И вот наконец тревога пересилила в Кэти сдержанность.

— Они и теперь рассчитывают на тебя, не правда ли? — произнесла она. — И даже больше прежнего. Опять они тебя опутали, не так ли?

— Это все ненадолго, — сказал он.

Кэти сидела прямо, чуть подав подбородок вперед, и в этой осанке ее так и сквозила врожденная властность и сила духа.

— Итак, ты намерен и дальше упорно вести свою линию, не считаясь ни с чем? — сказала Кэти.

— Разумеется.

Ему хотелось спросить, чем занята была она эти десять дней. Но он промолчал, сознавая, что готов принять все, почти все на свете, даже Ги Мозеля, лишь бы Кэти сохраняла спокойствие и здравомыслие, пока он не выполнит порученного дела.

— Спать иду, — сказала Кэти.

— Я подожду Эндрью, — сказал он и остался в столовой; он был так измотан, что уснул, сидя в старом кожаном кресле.

Через полчаса его, мягко потормошив, разбудил Эндрью:

— Ты бы лег в постель.

— Я тебя ждал: хотел услышать, что тут происходит, — сказал Мак-Грегор вставая.

— В данный момент происходят, видимо, две вещи одновременно и порознь, — сказал Эндрью. — Что касается студентов — происходит фантастическая революция; что же касается профсоюзов и всех прочих — всеобщая забастовка.

— А разве это не две составные части одного и того же?

— Внешне как будто составные, и так все это и трактуют. Но по сути дела они совершенно раздельны.

— И что же последует дальше? — спросил Мак-Грегор, гася свет.

— Понятия не имею. Да и никто не знает... Кстати, говорила тебе мама? Мы прочли в «Монд», что в кази опять стреляли. Как раз когда ты был там в горах.

— Нет, мама не говорила.

— Она места себе не находила от тревоги.

Они стояли на лестничной площадке и переговаривались вполголоса. Вспомнив, что Эндрью вернулся сейчас от Жизи Маргоз, Мак-Грегор спросил сына, как она там поживает.

— Весь вечер просидела в кухне, — ответил Эндрью. — Прислугу всю отпустила, и мы до ночи проговорили об Иране, курдах и о тебе. Из всего населения Франции, наверное, у нас одних разговор шел не о положении в стране. Я подумал, она не ложится из-за разбитых окон. Стал убеждать ее не тревожиться, идти спать. А она в ответ сказала, что ей безразлично, пусть хоть весь дом разбивают. Тут мама позвонила, спросила, не страшно ли ей будет без меня. Жизи ответила, что нет! Встала, свела меня вниз и отослала домой.

— Она была нагримирована?

— Нет. По-моему, нет. А что?

— Так, ничего, — сказал Мак-Грегор и ушел в спальню.

Глава тридцатая

Утром его поразил вид Парижа. Париж напоминал осажденный город военной поры. Магазины заперты, автобусы не ходят, метро не работает, и у входов в метро, у почтовых отделений, в воротах, в подъездах, даже на немытых ступенях магазина «Сто тысяч сорочек» стоят пикеты. Красные флаги развешены на балконах, домах, на деревьях, свисают на автостоянках со штанг, согнутых как сломанные лилии.

Бульварами и безмолвными набережными Мак-Грегор дошел до министерства внутренних дел. Предварительно он позвонил туда и хотя не дозвонился до Кюмона, но был тем не менее приглашен явиться. И у въезда и во дворе расставлены были солдаты-автоматчики; Мак-Грегор смог пройти в здание, лишь предъявив свой паспорт. Там его провели не наверх, в кабинет Кюмона, а в затхлую канцелярскую комнатку, в каких сидят и дожидаются просители во всех французских министерствах.

— Присаживайтесь, — сказал француз за канцелярским столом, взглянув на Мак-Грегора и усиленно опять залистав бумаги. — Мосье Кюмона нет, мосье Кюмон отсутствует. Быть может, помочь вам смогу я. Моя фамилия — Форэ.

— Дело со мной ведет мосье Кюмон, — сказал Мак-Грегор. — Скоро ли он вернется?

— Затрудняюсь вам сказать. Но у меня здесь вся информация, — коснулся француз пальцами папки. — Я в курсе вашего с ним дела.

Мак-Грегор бросил взгляд на папку, сказал:

— Не думаю, чтобы я мог обсуждать вопрос с кем-либо, кроме мосье Кюмона.

— Уверяю вас, — сказал француз, — что я совершенно компетентен и в курсе вашего дела, связанного с Курдистаном. Оно все здесь, — постучал Форэ по папке, и Мак-Грегор подумал, что в вопросе постукивания пальцами господин Форэ бесспорно компетентен.

— Дело весьма сложное. Обсудить его я могу лишь с самим мосье Кюмоном, — сказал Мак-Грегор. Он тотчас разгадал эту канцелярскую уловку. Он вспомнил, как двадцать три года тому назад наставлял его в Москве лорд Эссекс: «Если какой-либо дурак из министерства захочет умалить ваше значение, переадресовав вас подчиненному, то не обсуждайте дела — тут же откланивайтесь».

— Это неосуществимо теперь, — сказал Форэ.

Мак-Грегор встал.

— В таком случае говорить больше не о чем.