Горячее сердце

— Тогда валяйте… Два, три миллиона! Мильёнщики знаешь как живут? А за это и шампанского не грех выпить! Эй, Егор! — крикнул Часовников. — Тащи шампанское!

Егор, пыхтя и отдуваясь, внес ящик с бутылками, а через минуту — корзины со снедью.

И началось!..

Мария держалась, но было видно, что это ей дается с превеликим трудом.

Утром, когда Часовников ушел на прииск, Мария спросила:

— Ребятушки, как нам избавиться от него? Ну, хоть на неделю. Нам хватит, чтобы закончить брошюрование.

— Надо застрелить его на охоте, — мрачно предложил Вячеслав.

— Не остроумно, — Мария с надеждой посмотрела на Кудрина, — Николай Николаевич, миленький, может, вы что-нибудь придумаете?

Вячеслава опять захлестнула ревность.

В это время скрипнула калитка.

— Часовников возвращается! — отошла от окна Мария. — Что это с ним?

Часовников ворвался в дом:

— Проклятье, меня укусила собака!

Мария всплеснула руками:

— Боже! А если она бешеная? Немедленно в город, немедленно. Вам необходимо показаться врачу!

— Да-да… А то будет поздно, — подхватил Кудрин. — У меня на прииске бешеные собаки искусали старателя, да так…

Часовников побледнел, не дослушал Кудрина.

— Егор, — заорал он, — запрягай лошадь! В город едем! Сию минуту!

Случай помог завершить работу над брошюрой «Пролетарская борьба».

Книжки запаковали в ящик, вывели петербургский адрес, приписали:

«Осторожно! Чугунные изделия!»

Доменов съездил в миасскую почтовую контору, отправил оттуда письмо в Самару на имя Лидии Андреевой (для Гессен Марии Моисеевны). В письме лежал дубликат от накладной, по которой сдан ящик с посылками. Мария боялась, что по дороге ее арестуют. И дубликат попадет в руки полиции.

— Я буду писать. Не скучай! Мы скоро встретимся, — обняла Мария приунывшего Доменова. — Но ты должен выполнить мое задание. У Кудрина типографию спрятать нельзя, по прииску, сам знаешь, поползли слухи о фальшивомонетчиках. Спрячь ее в родительском доме. До осени…

Доменов с грузом благополучно добрался до материнского дома. Спрятал сундук в шкафу, часть шрифтов в сарае.

А его, после обыска у Кремлева, давно искала полиция. Если бы он знал, что туда уже прибежал сосед:

— Приехал, господа, тот, кого вы ищете.

Мама хлопотала, собирая на стол.

— Да, чуть не забыла. Тебе сегодня пришло письмо от Марии… Какая-то фамилия не русская… Вон лежит за божницей. Спрятала, не знала, когда приедешь.

Письмо было из Мелекесса. От Гессен. Больше всего обрадовало Вячеслава, что оно было подписано: «Твоя Маша».

«Твоя Маша! Моя Маша!» — твердил он про себя.

— Приятное известие получил? — спросила мать.

Он не успел ответить. Дверь затряслась от ударов.

— Кто там? — вскочила испуганно мать.

— Откройте, полиция! Вот ордер на обыск, — услышал Доменов.

Он покрылся холодным потом: «Это конец! Надо разорвать письма Марии…»

Жандармский офицер с распухшим красным носом, поминутно откашливаясь и сморкаясь в платок, сипел:

— Кхе-кхе… Пишите… Кхе-кхе… Найдено у Вячеслава Доменова… кхе-кхе… 130 прокламаций «К рабочим Урала» и «Первое мая»!.. Кха-кха. Апчхи… 43 экземпляра брошюры «Пролетарская борьба»… Кха-кхе-кхе… Полтора пуда шрифта…

«На улице июнь, сирень цветет, а он где-то простыл, — машинально отметил Доменов. — Где он мог простыть летом?»

— Кхе-кхе-кхе… Три письма… Кха-апч-хи!.. В том числе изорванное… Кхе-кха… С конвертом из Мелекесса… Кхе… От Гессен… За подписью… Кха-кха… Твоя Маша.

Доменов еще сильнее сгорбился: «Какой же я! Не уничтожил адрес. Надо было его проглотить!»

— Кха-кха… — продолжал жандарм. — Апчхи… Пишите… Кошелек… Кха… С двумя изорванными страницами… Кха… На коих ряд цифр в виде дробей… Кхе-кхе… Видимо, ключ к шифру…

«Ну, растяпа, — мучился Доменов, — и ключ к шифру для переписки с Марией как следует не изорвал».

В Златоусте Доменова допрашивал жандармский ротмистр Восняцкий в присутствии товарища прокурора Горнштейна, который не проронил ни слова.

У Восняцкого был наметанный глаз, он сразу же определил: «Доменов — самолюбив и самовлюблен. Не закален. Попал в сложную ситуацию впервые. Раскис. Без поддержки товарищей может сломаться».

— Курите, молодой человек, — подвинул папиросы Восняцкий.

— Не курю, — зябко поежился Доменов.

— Одобряю, одобряю. Сам собираюсь бросить. — Восняцкий помолчал.

Молчание длилось довольно долго, оно давило. «Уж лучше бы задавал вопросы, чем так пристально смотреть на меня!»

— Рассказывайте, молодой человек. Советую начистоту. Пожалейте свою убитую горем матушку. Она пыталась, вырастить из вас верного служителя государя, а не государственного преступника… Вам еще не поздно стать, истинным кормильцем матери. Надо лишь раскаяться в содеянном и встать на путь праведный. Кстати, я интересовался вашими успехами в учебе. У вас недюжинные способности, вы — одаренный человек, вас ожидает… простите, ожидала незаурядная карьера. Не понимаю, почему такой человек вместо того, чтобы подняться наверх, ушел в подполье… к бунтовщикам… Рассказывайте…

— Ничего говорить не намерен, — Доменов сжался, стараясь не смотреть в серовато-стальные, холодные, беспощадные глаза жандарма.

— Как вы ошибаетесь, Вячеслав Александрович, — вздохнул ротмистр. — Мне вас жалко… Говорить-то вы будете… Обязательно… Сейчас же мне, к глубочайшему сожалению, придется отправить вас в камеру к тем, за кого вы боретесь, И вы увидите, что не стоят эти низменные люди ваших усилий. Чернь остается чернью. — Восняцкий вызвал конвоиров.

В камере Доменова встретил омерзительный тонкий визгливый голос:

— Тю!.. Эка фря заявилась.

— Угу, — засопел второй, — модные штиблеты пришли. Сыграем на них!

На нарах резались в карты четыре типа, один другого краше!

Доменов поежился: на него смотрел такими же стальными холодными глазами, как у ротмистра, худой, лысый мужчина. Рядом с ним примостился квадратный, с провалившимся носом и скошенным подбородком, с оттопыренными мокрыми губами субъект. К тому же один глаз у него закрывала черная повязка. Как у пирата!