Горячие ветры
Шрифт:
Валентина Никаноровна охнула и стала мелко-мелко креститься.
Довольный произведённым эффектом Паульсен снял в коридоре сапоги и в носках прошёл в комнату. Перед тем как закрыть дверь, он кивнул Валентине Никаноровне: мол, помой и почисть сапоги.
Пришлось выполнять приказание.
Режим охраны вокруг деревни Жилино усилился. Как поняла Люба, объект достраивали, а потому немцы не хотели излишней огласки.
Люба решила во что бы то ни стало узнать, что это за объект. Вечером 10 ноября 1941 года она попросила разделить трапезу вместе с гауптманом. У немца было хорошее
Подав блюдо, Валентина Никаноровна тоже пристроилась на табуретке у края стола. Немец пил рюмку за рюмкой и философствовал:
– Великая Германия совсем скоро пройдёт парадом по Красной площади. Потом война закончится. Советы мы выбросим за Урал. Я буду здесь большим человеком – землевладельцем. Мне нравится ваша чистоплотная семья, ваша исполнительность и ваша готовность служить нам, арийцам. Люба, откуда ты так хорошо говоришь по-немецки?
Люба простодушно отвечала:
– Сама не знаю, почему, герр гауптман. Во втором классе нашла немецкую книжку с русским переводом и стала читать. Мама привела меня к учительнице немецкого языка. Та сказала, что у меня большие способности и начала со мной заниматься.
За каждые два месяца мы отдавали ей курицу. А уже в четвертом классе, когда по школьной программе стали изучать немецкий язык, у меня были одни пятерки. В апреле 1941 года я ездила на областную языковую олимпиаду в Москву. Там я получила золотой жетон победителя и двухтомник немецкого поэта Генриха Гейне.
Люба попросила у немца разрешения отлучиться на минуту и возвратилась обратно с жетоном, Похвальным листом и двухтомником немецкого поэта.
Фридрих Паульсен заинтересовался. Внимательно посмотрел грамоту, перелистал книги.
Люба предложила:
– А давайте я вам почитаю наизусть несколько стихотворений!
Немец благосклонно кивнул.
Люба читала самозабвенно, с увлечением. Прочитала пять или шесть стихотворений подряд. Фридрих Паульсен с восхищением смотрел на неё. А потом сказал:
– Когда ты выйдешь за меня замуж, ты станешь гражданкой великой Германии. Твоя мать получит вид на жительство, как и твой младший брат. А сейчас, Люба, я пью за твоё здоровье.
Он выпил рюмку до конца и как-то сразу опьянел.
Валентина Никаноровна и Люба еле дотащили его до кровати. Он упал и захрапел. Люба увидела, как из планшета торчит небольшая записная книжка. Она тихонько вытащила её, выключила свет в комнате и осторожно вышла. Затем взяла карандаш и начала быстро перерисовывать схемы, которые увидела в записной книжке. Мать стояла возле дверей в горницу и внимательно вслушивалась в храп Паульсена.
Через двадцать минут Люба закончила свою работу. Осторожно зашла в горницу и положила записную книжку в планшет точно также, как она лежала раньше.
Потом быстро оделась и сказала матери:
– Я скоро вернусь.
Сложенные листы со схемами она спрятала в валенок под стельку.
Минут через сорок она вернулась весёлая и довольная.
Мать не спрашивала у Любы, куда она ходила и зачем. Она поняла,
что этого ей лучше не знать.Через три дня прилетели бомбардировщики с красными звёздами на крыльях и начали скидывать бомбы на край леса, где велось строительство. После бомбежки, спустя некоторое время, пятеро немцев принесли гауптмана; его контузило. А несколько солдат были убиты.
Валентина Никаноровна и Люба поочередно ухаживали за Фридрихом Паульсеном, а в коридоре неотлучно находился и спал на полу немецкий солдат.
Два раза в день из Крюково привозили доктора, потому что Фридрих Паульсен категорически отказался лечиться в госпитале. Доктор внимательно осматривал больного и каждый раз всё более оптимистично говорил:
– Зер гут! Зер гут!
Действительно, дело шло на поправку.
Хотя гауптман и болел, но время от времени приходил в себя и требовал продолжения стройки. Немецкий солдат убегал передавать его приказания, а потом возвращался обратно.
25 ноября вечером раздался звонок. Валентина Никаноровна опрометью бросилась в горницу. По комнате прохаживался гауптман, и его молчание было зловещим. Он спросил:
– Люба и ты ни с кем не общаетесь?
Трясясь от страха, Валентина Никаноровна упала перед ним на колени и испуганно зашептала:
– Нет, нет! Мы ни с кем не общаемся! Дом, скотина во дворе – вот наши маршруты.
Видя такую покорность, немец слегка смягчился, но проговорился:
– Мои солдаты видели человеческие следы невдалеке от вашего дома. Он стоит на отшибе. Не приходили ли сюда партизаны?
Валентина Никаноровна заохала:
– Да разве ж такое может быть? Какие партизаны! Мы никому не нужны и нам никто не нужен!
Но немец оставался задумчивым. Неожиданно он взял шнурок и дернул два раза, требуя Любу. Девушка пришла без промедления.
– Люба! Ты можешь подтвердить слова матери?
– Какие? – удивилась Люба.
– Как проходили твои дни, когда я был занят на стройке или болел?
Люба ответила слово в слово, как раньше говорила мать.
Немец сел на стул. Опять помолчал.
Люба подошла к нему, прижала его голову к своей груди и поцеловала в щеку:
– Фридрих! Милый мой! Я так рада, что ты выздоровел! Не мучь себя напрасными подозрениями, эта бомбежка не смогла отобрать тебя у меня. Осталось пятнадцать дней до того момента, когда я полностью растворюсь в твоих объятьях.
Фридрих улыбнулся и пригласил всех на кухню ужинать.
Он принёс бутылку шнапса, но Люба решительно убрала её со стола и отнесла обратно в горницу. Гауптман опешил:
– Ты что себе позволяешь, Люба!
Но Люба не испугалась:
– Больным после контузии пить нельзя. А будешь спорить, я разобью бутылку!
Гауптман рассмеялся, а потом спрятал правую ладонь Любы в своих руках:
– Валентина Никаноровна! Впервые я слышу слова участия с того момента, как мы пересекли большевистскую границу и вступили в советскую Россию! Я очень ценю это. А Люба стала уже настоящей хозяйкой. Как сообщали мои солдаты, объект почти не пострадал, так как был хорошо замаскирован. Завтра я снова выхожу на работу, и к 1 декабря мы его закончим. А потом начнутся боевые дежурства.