Горячие ветры

Немец принёс бутылку шнапса. Мать и Люба в ужасе замахали руками. Но немец взял чашку, плеснул туда шнапса, затем вырвал из рук Валентины Никаноровны варежку, обмакнул её в чашку и стал растирать ноги девушки. Постепенно в ногах появилось покалывание, и Любе стало чуть-чуть легче. Ей снова давали клюквенный морс, а потом заварили крепкий чай.

Потрясённый поступком девушки, немец принёс две банки тушенки, открыл их и галантно сказал:

– Ешьте, фройляйн! Если бы вы спасли немецких солдат, а не этих недоносков, то фюрер наградил бы вас железным крестом.

Люба съела несколько ложек тушёнки, потом выпила крепкий чай и впала в забытьё.

В себя она пришла только 3 декабря 1941 года. Возле кровати сидел Костик, а на стоящей рядом табуретке стояла банка с тёплой водой. Время от времени Костик протирал ей лоб и лицо, а также руки. Температура спала, молодой организм победил болезнь. Любу уже почти не знобило, но во всём теле была слабость.

Со двора вернулась Валентина Никаноровна и радостно заохала, увидев пришедшую в себя дочь. Она приготовила ей куриный бульон и заботливо начала кормить дочь из ложечки.

Уже 4 декабря Люба могла сидеть на кровати и дрыгать ногами – они не болели.

Люба осторожно надела носки и решила пройтись по спальне. Её не тошнило и не покачивало. Девушка поняла, что уже здорова.

А 5 декабря, днём, Костик принес ошеломительную новость: началось контрнаступление под Москвой. Издалека доносилась глухая канонада, немцы стали раздражительными, люди лишний раз старались не показываться им на глаза.

Рано утром 6 декабря в спальню зашёл Фридрих Паульсен.

Люба натянула до горла одеяло, ей показалось, что немец хочет овладеть ею. А она была только в одной рубашке.

Гауптману понравилась её решительность отстаивать свою невинность, и он раскатисто рассмеялся:

– Не бойся, Люба! Я не сделаю тебе ничего плохого! Я пойду пока на службу, отстреляем проклятых русских, а потом я вернусь к тебе 10 декабря, и мы сыграем свадьбу.

Испуганная Люба согласно кивала ему в ответ.

Он ушёл к себе в дот, захватив с собой несколько солдат.

А вечером 6 декабря 1941 года несколько солдат Красной Армии вошли в деревню.

После небольшого боя немцы отступили. Но неожиданно из дота раздались пулемётные очереди: наши солдаты были ранены.

Рано утром 7 декабря уже целое подразделение Красной Армии было в Жилине. Раненых солдат, наскоро перевязанных местными жителями, увезли в госпиталь. Благодарение судьбе, они все остались живы.

Попробовали стрелять из орудия по доту. Но эффекта это не дало. Как только солдаты пытались подняться в атаку, немецкий пулемет начинал бить снова и снова. Подобраться к доту было невозможно.

К вечеру 7 декабря командир подразделения Красной Армии пришёл в избу Богатырёвых.

Его напоили чаем, угостили шанежками. Валентина Никаноровна сказала, что у них был на постое немецкий офицер. Но не это интересовало командира. Он не знал, что делать с этим взбесившимся дотом. И вдруг Люба сказала:

– Я пойду и расправлюсь с ним!

Она сноровисто начала чистить картошку и наварила целую кастрюлю. Потом опрокинула в кастрюлю содержимое банки немецкой тушенки, сверху посыпала укропом и репчатым луком. Закутала кастрюлю в полотенце, взяла с собой краюху домашнего хлеба и, надев мамины валенки, пошла к доту. Она шла спокойной и размеренно по просеке, чуть-чуть оскальзываясь, потому что валенки были ей великоваты.

Солдаты напряженно всматривались в уходящую фигуру. Укутанная в красный платок девушка бесстрашно шла вперёд. Шла она медленно, часто останавливалась, потому что сил было ещё недостаточно. Над её головой раздалась пулемётная очередь, но она упрямо шла вперёд. Больше не стреляли.

Люба подошла почти вплотную к доту и носком валенка стала бить в бронированную дверь. Время от времени она голосила:

– Фридрих, миленький, открой! Я тебе кушать принесла!

Ответом ей было молчание.

– Фридрих, если я оставлю еду у дверей, то все замерзнет. Пусти меня, я тебя покормлю! Это я, Люба Богатырёва, твоя невеста!

Неожиданно дверь заскрипела. Едва Люба успела сделать два шага назад, как дверь открылась. Оттуда вытянулась длинная рука и втащила Любу внутрь. Затем дверь вновь закрылась.

Она увидела заросшее щетиной лицо Фридриха и лихорадочный блеск в его глазах. Он молча стал осыпать её поцелуями, а она безвольно стояла, прижимая к телу хлеб и кастрюлю с картошкой.

Рассудок вернулся к немцу. Он легко приподнял Любу и спустил её по ступенькам внутрь дота. Она увидела подобие стола, подошла и поставила кастрюлю. Затем развернула краюху хлеба, освободила кастрюлю от полотенца и подняла крышку. Аромат разнёсся по всему доту и мгновенно забил смрадный запах в помещении. Немец открыл рот от удивления, а Люба достала из тряпицы большую ложку, нож и показала немцу, чтобы он начинал есть. А сама взяла нож и стала резать хлеб.

Потрясенный произошедшей переменой в его жизни, немец с набитым ртом, с куском хлеба в одной руке и с ложкой в другой, восторженно мычал:

– О, майн гот!

Люба улыбнулась ему и бестрепетно вонзила в шею нож.

Удивление отразилось в глазах фашиста, а она всё проталкивала и проталкивала нож глубже.

– Вот так-то, герр гауптман! – громко сказала Люба. – Получил себе русскую невесту?

Немец упал. Он попытался выдернуть нож и ему это удалось. Но тут же кровь хлынула из развороченной шеи, он несколько раз дернулся и затих.

Люба обернулась, почти что в темноте нащупала ступеньки и поднялась на площадку. По какому-то наитию она дернула за нужный рычажок, и дверь медленно, со скрипом, начала открываться.

Невысокая худенькая девочка в телогрейке стояла в проеме и смотрела вниз на просеку. Потом она догадалась, сдёрнула с головы красный платок и начала размахивать им, крича:

– Победа!!!

Ответом ей было громогласное «ура!».

Когда, светя мощными фонариками, красноармейцы вошли внутрь дота, то перед ними предстала страшная картина: на самодельном столике стояла кастрюля с картошкой и тушёнкой, а на полу с растёрзанной шеей лежал немецкий офицер, возле которого валялся окровавленный нож.