Горящий рукав

"Франческа" рассказывает о веселых приключениях студента-медика. Но и веселье у медика, даже студента, уже слегка попахивает ужасом.

Ведь он с самой Смертью взялся тягаться, не с кем-нибудь! В рассказе

"Охотники за костями" студенты вынуждены добывать себе учебные пособия в склепах – но как весело, добродушно, о каких разных людях написана эта история, из которой в нынешние времена сделали бы какой-нибудь мерзкий, плоский и совсем не страшный "ужастик". А в рассказе веселье и смерть стоят рядом. В других историях перед нами предстает бедная ленинградская жизнь пятидесятых годов, но как богата она характерами, точными наблюдениями, приметами доброты, помощи. Хочется жить тогда, но это потому, что все увидено глазами человека талантливого и доброго. Доброта – одна из прелестных черт характера автора и его книг. И даже точный сатирический образ грубого и хитрого соученика, напористо делающего партийную карьеру, написан тепло, и чаще не злишься, а смеешься вместе с автором: как все-таки примитивны и простодушны эти "слуги народа"!

Но главная тема – это груз, который берут на себя наши медики и от которого не отвертишься, если хочешь себя уважать. Человек стоит столько, сколько ответственности он взял на себя. Леонид

Семенов-Спасский взял на себя самый тяжкий груз. Столько весит и он сам, и его книги.

Невозможно быть замечательным в книге, а в жизни – другим. Все писатели Петербурга знали о бескорыстии и обязательности Лени, который приходил на помощь по первому зову, и даже раньше его. Я, например, обязан ему своими зубами – широта его помощи была безгранична. И этими зубами я загрызу всякого, кто скажет, что в жизни одна сволота. Но писателей он спасал, так сказать, в свободное от работы время, а в рабочее время – спасал всех, кто приходил к нему на прием. Многие десятилетия он защищал людей от самой страшной болезни, был последним, на кого надеялись, – и выдерживал эту нагрузку, и спасал. "Какое счастье, – говорил он, – что я стал врачом. А ведь спортсменом мог стать!" И вот он сам прошел той самой страшной дорогой – прошел с открытыми глазами, зная как врач все термины и все признаки болезни.

Помню, как в очередной раз хлопнула дверца машины, Леня шел слегка сгорбленный, хмурый. И я знал, что он уже ездил на химию в Песочный, в онкологический центр, где работали его соученики и ученики и спасали его изо всей силы.

– Сижу в коридоре, – Леня говорил, – с людьми, которые продали ради спасения квартиры. Что я могу им сказать? Не надо было этого делать?

И вот сейчас, насколько я знаю, он прошел полный курс… коллеги сделали ему это бесплатно: заслужил. А денег таких – двадцать лет плавая, сорок лет спасая – не нажил, увы!

Долго хлопал кроссовками на крыльце, сбивая иголки.

Вошел, хмуро огляделся.

– Кофе есть? Еду из Песочного. Прошел полный курс. Сегодня поглядели… новые метастазы.

– И… чего?

– Ничего. Сдохну. Максимум через полгода… Людка не знает пока. К тебе заехал… Кофе-то есть?

Потом я звонил ему, когда набирался мужества.

– Как?

– Лежу, – отвечал он бодро. – После химии. Блюю в тазик.

Последний раз мы встретились с ним, когда обмывали "Франческу", про которую я уже говорил. Все же есть на земле справедливость – он успел подержать ее в руках. Мы сидели с ним в узбекском подвальчике на Фонтанке. Он был уже осунувшийся и в то же время – опухший.

– Ты знаешь, – говорил он мне, – "Франческа" – первая моя книга, которую я читаю с удовольствием от начала до конца.

– Да. Все точно там.

– Мне здесь понравилось, – сказал он, когда мы расплатились. – Будем сюда ходить…

Живым я его больше не видел.

Не остановится больше у зеленой ограды его "Таврия", и не вылезет он. Неужели вот и таких людей все забудут?

ФИНИШ

Я сижу на террасе ахматовской "будки" и смотрю в хмурый теплый денек. Сегодня – день рождения дочки. Помню, как я просидел ночь в каком-то непонятном сквере на Невском и позвонил утром, и мне сказали, что она родилась. Тридцать восемь лет прошло с того времени. Вся жизнь.

И что в итоге? После праздника с друзьями она собиралась приехать сюда, навезти угощения – и тут, как назло, странно похрюкав, сдох холодильник, старый и ржавый, который привез я сюда из комиссионного на машине моего друга Штемлера десять лет назад. И что же теперь – наш с Настей праздник, о котором мечтали, стухнет? Что я вообще могу? Какую поднять трубку и кому позвонить? Чего я добился, что выслужил? Написал тридцать книг? Где-то витают. А в руках не осталось ничего, никакой силы, и власти, и людей, которых я мог попросить хотя бы о чем-то. За всю мою жизнь, за все вдохновения не получаю я ничего.

Чем буду я отличаться от алкаша, прожегшего и проигравшего свою жизнь, выбирая в зеленогорской комиссионке самый дешевый холодильник, а потом с несвойственной мне, натужной развязностью цепляясь к разным проезжающим, умоляя их довезти? От алкаша-то как раз отличусь я в сторону неудачную, у него-то как раз все это схвачено, о чем я сказал! Он-то будет свой в этой ситуации, а я – чужой. А где я – свой? Чего заработал?

– Валера! – кто-то позвал.

Над подоконником показалась голова Саши Болонина, главного режиссера театра "Остров". Там, в небольшом их подвальчике, поставлена единственная моя пьеса – "Седьмая квартира". Единственная пьеса и в единственном театре! Зритель валится от хохота на пол, но другие театры мою пьесу почему-то не хотят, отвергая, ставят другое, не смешное и не серьезное. Почему? Нет ответа! Удивляется и Саша

Болонин – почему не пишут про спектакль, если он зрителям нравится?

В чем дело? Нет ответа. И не жди. Вошла Нонна, поздоровалась и села в уголок.

Саша посидел на диване, сказал, что они с Тамарой отдыхают в

Молодежном, в актерском доме отдыха. Зашел проведать.

Ага! Будь я сильный, а значит, успешный человек, сейчас бы скрутил я

Болонина, и вместо отдыха с красавицей-женой поехал бы он у меня в

Зеленогорск грузить холодильник. Но я, увы, не такой.

– Чего это холодильник у тебя открыт? – он сам заметил.

– Да сдох, представляешь. А тут дочурка обещала приехать, гостинцев привезти! А здесь ничего в округе нет ближе Зеленогорска!

– А… – Саша сказал. – А сегодня, представляешь, день рождения

Володи Склярского! Поздравим его?

Стал нажимать кнопки на мобильнике. Золотого Володю Склярского, директора "Бродячей собаки", как не поздравить? Хотя, будь я сильный, а значит, успешный человек, вместо своего пресловутого дня рождения поехал бы он у меня в Зеленогорск, холодильники грузить! Но я не такой.

– Володя! Дорогой! Поздравляем тебя!

– Спасибо, ребята!

И как-то лучше стало на душе: все же есть друзья, которых люблю я, а они меня… хоть холодильники и не возят, замечу вскользь!

– Ладно! – Болонин поднялся. – Зайду еще на комаровское кладбище, корешей навещу.

Да. Немало там уже наших!

Что ж, и мне собираться пора. В смысле – пока не на кладбище, а за холодильником. Кряхтя, напялил башмаки, проводил Сашу до калитки. И сам потек. Поехал все же не в Зеленогорск, а в Питер. Все же не в

Зеленогорске я жил и блистал, а в Питере – неужели там не осталось ничего от жизни моей? Вдруг на что-то нарвусь полезное, нажитое, о чем забыл А оно тут как тут. "Здравствуйте, чего пожелаете?

Холодильник? Нету проблем!" Только что это за джинн из кувшина может быть? Не помню такого! Только то существует, что сделал ты… А я больше по духовной части старался. Даже машины нет – хотя почти у всех она есть! Но это уж ты сам разгильдяй!

В электричке я сел у открытого окна – даже не открытого, как оказалось, а выбитого. Не было даже рамы. Раздолье. Ветер трепал волосы. И все проплывало так близко – дотянись рукой. Ехал тут неделю назад – все пространство вдоль полотна светилось розовыми высокими канделябрами иван-чая. Словно вдоль длинной клумбы проходил путь. И вот – от этих сияющих свечек остались только верхушки, и то изредка. В основном – цветы сменились бурыми метелками. И от моей жизни остались метелки.