Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Пошли по кругу – от центрального зала отходили каморки: горница помора, гостиная купца. Тяжелые резные столы и шкафчики, пестрые половики, занавески. Сияюшие самовары. Ковши, туеса. С наслаждением вдохнул ушедшую жизнь.

На стене – большая карта. Стрелки, изгибаясь, идут через море на

Север, утыкаются в изрезанный фиордами берег Норвегии.

– Ходили в Норвегию, на Грумант. Били морского зверя, китов.

Присказка была: "Онега – та же Норвега!"

Стоял в углу могучий рассохшийся скелет морского яла.

Но больше всего меня растрогали распластанные

на столе под стеклом выцветшие фотографии бывшей здесь бурной колхозной жизни – сколько здесь было разных работ, сколько всякой техники в работе! И главное

– сколько разных лиц! Хмурые, счастливые, настороженные, доверчивые, и все, молодые и пожилые, – с печатью суровой жизни, тяжелого труда.

И все исчезло, почти без следа.

– Тут методисты с Москвы приезжали, велели выбросить как не имеющее ценности. Но я им на это… – Он стал уже сгибать руку, готовясь шлепнуть по сгибу привычным жестом, но, зыркнув своими глазками, приостановил движение… наверное, предупреждали – с гостем быть осмотрительней.

– Ну, спасибо вам, – сказал я, обойдя музей.

– Так че спасибо-т? Че ты видал?

Я смущенно молчал: нельзя так нагружать человека – наверняка у него куча дел? Но это по-нашему, а по-здешнему – не так.

– Так поехали-т, ко мне на дачу. Там и море поглядишь! Моря-т не видал?

– Но вам, наверное… – Я все еще не верил в такое, отвык.

– Так поехали-т!

Мы вышли на угол. Наверное, самый широкий перекресток в мире; другие углы в отдалении еле видны. Вприсядку подошел скрипучий автобус – с трудного военного детства не видел таких – с торчащим вперед мотором, накрытым кожухом. Вот куда они уехали из тех лет!

Внутри все дребезжало. Из сидений торчала вата. Да и пейзаж за окном не радовал, правда – только меня, избалованного проспектами и набережными, а Семеныч по-прежнему был бодр, кураж в нем не исчезал, хотя он не подкреплял его никакими возлияниями – радостно вел экскурсию: кажущийся хаос был исполнен для него смысла и красоты.

– А вот это памятник Егорову, нашему земляку, – контр-адмирал, дважды Герой Советского Союза! На открытие сам приезжал!

Я тайно вздохнул. Наверно, это самый неприкаянный памятник в мире

– прямо рядом с ним брошены доски, ржавые скелеты машин. Орлиному взору его открывается неприглядная даль – болото с гнилостным запахом, до самого горизонта поросшее блеклым тростником, растрепанным ветром. На берегу болота – то ли сарай, то ли цех, сейчас безжизненный. Но зато стоит герой там, где родился: стандартный зализанный сквер в чужом городе был бы ему чужой.

Мы въехали на какую-то территорию: бетонные коробки в зарослях тростника.

– Наш целлюлозно-бумажный комбинат! – гордо сказал Семеныч.

Предприятие оборонного значения! – поднял палец. – Где целлюлоза – там сам понимаешь что! – гордо намекнул.

Мы проехали огромный черный куб.

– А это памятник Горбачеву, – произнес он и, заинтриговав, умолк.

Чувствовалось, что он ведет экскурсии часто и отработал приемы.

– … Абстрактный, что ли? – не вынеся томительной паузы, ляпнул я.

Прием сработал. Любимая его композиция – бестолковый

гость и искушенный экскурсовод – удалась.

– Очень даже конкретный. Строили куб для сверхчистой перегонки.

Горбачев остановил… Теперь производим лишь технический спирт, а также стекломой и "Утро России". Стекломой еще употреблять можно.

"Утро России", увы, за чертой.

Дорога стала холмистой.

– А это у нас называется "Верблюжьи горбы", – со смаком продолжил он. – Тут, к сожалению, водители спиртовозов, не справившись с управлением, то и дело влетают в аут.

Словно специально, чтобы продемонстрировать его могучую эрудицию, на мягком мху дремал спиртовоз с темно-серой цистерной. Водитель задумчиво покуривал невдалеке.

Экскурсия явно была отработана и удавалась в очередной раз. Подоспел следующий экспонат – желтые ноздреватые дюны вдоль дороги, непонятного (непонятного для меня) происхождения. Семеныч нарочито равнодушно поглядывал на них, явно томя.

– А, это… – наконец равнодушно произнес он (хотя я так и не спросил). – Лингнин. Отходы от перегонки. Как удобрение идет. Раньше хохлы его тоннами брали, целые составы подгоняли – теперь заартачились. Ну, им же хуже. С Кубой переговоры ведем!.. Ну, подъезжаем уже!

Комбинат кончился, пошли березки, правда, все маленькие и искривленные. Я с тоской огляделся. Странные они места выбирают для своих дач! Хотя, по сути, надо им поклониться: если б они не жили тут, мы не смогли бы жить там, где живем.

Ветер крепчал. Автобус выехал на открытую площадку, со скрипом стал и правильно сделал – дальше был огромный обрыв. Я сошел с автобуса и сразу задохнулся. Не то чтобы не было воздуха – скорее, его было многовато. Ветром меня сразу туго накачало, как мяч, руки оттопырились и не опускались. Дуло со свистом. Над самым обрывом стоял длинный одноэтажный барак.

– Дом отдыха космонавтов. Космонавты тут отдыхают! – с трудом перекрывая свист ветра, крикнул Семеныч мне в ухо…

Да-а-а… Ну разве что космонавты могут тут отдыхать!

По деревянной качающейся лестнице, хватаясь за перила, мы спустились вниз. На широком шоссе крупно дрожали клочья желтой пены – хотя ветер тут слегка ослабел. За шоссе шла полоска суши, а дальше было нечто сверкающее, слепящее.

– У моря тут запретная полоса – нельзя строить. Но мы… – Семеныч все же исполнил задуманный еще в музее жест, сочно хлопнув по сгибу.

Площадка, окруженная вбитыми кольями. Грядки с зеленой ботвой моркови и бордово-желтой свекольной окружены с четырех сторон горизонтальными досками.

– Как в гробике тут у меня! – самодовольно промолвил он.

Мы вошли, согнувшись, в крохотный домик. Комнатка была озарена желтым светом. У окна стоял стол, в темном углу – кровать с множеством подушечек и подушек. Между ножек кровати тянулся "подзор"

– последний раз в дальнем детстве видел его: белое полотнище, вышитое мережкой – узором из тщательно обметанных дыр, образующих гирлянду. Запахом абсолютной подлинности повеяло на меня. Две тяжелые скамейки по стенам – одну из них хозяин подвинул мне.

Поделиться с друзьями: