Господа офицеры

Так?

Увы, так!

Но... все это при одном лишь условии — что злодеи узнают, где находится колье! Поэтому сразу убивать его не станут, а будут долго и усердно мучить, дабы вырвать из него признание.

Что плохо.

Но и хорошо тоже!

Плохо — что придется изрядно помучиться. Хорошо тем, что его убьют не сразу и перед тем обязательно развяжут руки, чтобы заполучить главный в этой игре козырь. И заодно бесценную царскую реликвию.

Но потом все равно убьют, так как он ничего им не скажет и спрятанное колье — о местонахождении которого знает лишь он — канет в Лету. Тут Ольга права! Но если о нем сказать ей, то ее тоже станут мучить и вырвут из нее признание.

А если они спасутся, то он сам вернет драгоценность государству, затребовав за это хранящуюся в Гохране копию, которую преподнесет Ольге в качестве свадебного подарка!

Пусть будет так! Он не должен подставлять под удар Ольгу. Он должен испить свою чашу сам, до дна, один!...

И умереть!...

Или победить!...

Или победить — умерев!...

Глава 37

Суров унтер — сидит на бруствере, усищами шевелит, из усищ трубка торчит, из трубки дым идет. Покуривает унтер да по сторонам поглядывает. А как глянет да бровь приподнимет — так мороз по коже продерет!

— Ну что, бисовы дети, приуныли? Боязно, поди?

— А то! — вразнобой отвечают солдаты.

А сами друг к дружке жмутся, будто котята к мамкиной сиське.

Усмехнулся унтер.

— Не робей, ребяты, — злей гляди, чай, единожды помирать!

Кивают солдаты.

Что ему, он чего токма не повидал — азиатов да турок воевал, в штыки ходил... службы второй десяток лет ломает, а им все это впервой!

— В бою вперед не забегай, да не отставай! Друг дружку держись, всяк свой маневр знай да спину врагу не показывай!...

Застучал барабан.

— Стройсь!

Вскочили солдаты. Встал унтер.

Выстроились батальоны.

— Слуша-ать!

Вышли вперед командиры, зачитали артикулы, которые еще царем Петром заведены были:

— "...Полки или роты, которые, с неприятелем в бой вступя, побегут, имеют в генеральном военном суде суждены быть. И если найдется, что командиры притчиною тому были, оным шпага от палача переломлена и оныя шельмованы, а потом повешены будут... А из рядовых по жеребью кажный десятый (или как по изобретению дела положено будет) повешен, а протчие шпицрутенами биты будут, и сверх того без знамен стоять имеют, пока они храбрыми своими делами паки заслужат".

— Ясно, молодцы?

Чего уж неясно, побегешь — хошь по своей воле, хошь без, — словят тебя, поставят во фрунт да, каждого десятого, пятого, а то, бывало, и третьего отсчитав, тут же, перед строем, под бой барабанный повесят, а прочих всех через шпицрутены прогонят, семь шкур с них спустив! А не бегай, умри где стоишь, как то уставом предписано, — токма так войну и можно выиграть!

— На плечо!

Вскинули ружья, пошли.

Впереди стена крепостная в полнеба, под стеной пальба! Турки палят! Туда им тепереча и идти, на подмогу своим. Солдаты шагают, все бледные, сосредоточенные — кто-то из них к вечеру жив будет?

— Не бойсь! — шепчет унтер, печатая шаг. — И хужей, чай, бывало-то!

Хоть бы бровь у унтера дрогнула али с шагу сбился, так нет же — все ему нипочем, идет на смерть, как на парад, и трубка в усищах!

Карлом унтера кличут. И фамилия у него чудная, на иноземный манер — Фирлефанц.

Грозит.

— Кто спужается да побегеть — того словлю да сам штыком проткну!

И ведь верно — проткнет!

— Подтяни-ись!...

Колотятся о землю сотни башмаков, пыль вздымая.

Идет, тянется полк, разворачиваясь в боевые порядки. Всяк на своем месте, под надзором своего командира.

Версту не дошли, как вдруг откуда-то турки — движется по полю, колышется головами человечья масса, прет наперерез. Единого человека не видать — одни только прямоугольники да квадраты, бьют барабаны, свистят свирели, на солнце, подобно искоркам, штыки да сабли взблескивают.

Турки все ближе, уж и лица можно различить. Идут толпой, строй сбивая. Теперь бы их и встретить огнем!

Забегали командиры.

— Мушкет к заряду готовь!

Стрелки разом вскинули фузеи, защелкали курками, ставя их на предохранительный взвод, так что вдоль строя шорох пошел.

— Полку открой!

Откинули правой рукой огниво вперед.

— Сыпь порох на полку!...

Вынули из роговой натруски, насыпали на полки порох.

— Закрой полку! Приклад на землю ставь!

Хлопнули приставленные к ногам приклады.

Все быстро, споро, как тыщекратно делали на плацу да на ученьях.

— Вынимай патрон!

Сунулись в суму, вынули бумажный патрон. Долго станешь патроны перебирать али, не дай бог, наземь уронишь — быть тебе битым шпицрутенами...

— Скуси патрон!

Зубами рванули угол патрона, да так, чтобы почувствовать вкус пороха.

— Клади в дуло!

Сыпанули порох, за ним толкнули пыж бумажный да пулю за ним.

— Вынимай шомпол! Набивай мушкет!

Одним — а так, чтоб боле, нельзя, — ударом вогнать пулю в казенник...

А турки уж совсем близко — глазищами сверкают, саблями машут, норовя в русские порядки врезаться!

— Подыми мушкет! Мушкет — перед себя!

Разом, будто еж, ощетинился строй ружьями.

— Взводи курки!

До щелчка потянули курки. Горохом затрещал строй.

— Прикладывайся!

Фузилеры прижали приклады к плечу, выискивая цель.

А цель — вот она, в сорока шагах. Счас налетит, сомнет, затопчет!

— Пали!

Ахнули фузеи — пропал, окутался строй белым дымом.

Первые ряды турок будто бы с размаху на стену налетели — пали навзничь отброшенные тяжелыми, в два пальца толщиной, пулями. На них идущие позади наскочили — смешались ряды. Но сквозь мертвецов, разбрасывая их и топча ногами, напирали задние ряды.

Уж теперь другого выстрела не сделать — не успеть!

В штыки надобно!

— Ну теперь держись, ребяты! — кричит, глазищами сверкает, усищами шевелит унтер Карл Фирлефанц.

Сам-то первым бежит, пример собой давая.

Налетел на него турок с саблей кривой, он того штыком в грудь кольнул, да так, что насквозь. А на него уж другой сбоку лезет — счас зарежет! Рванул Карл фузею из вражьей груди, саблю прикладом отбил да турка прикладом же в голову приложил так, что та надвое треснула!