Господин К. на воле

Но вот складской толстячок ввел его в тесную комнатку, на первый взгляд казавшуюся портняжной мастерской. За одним из столов, склонившись над картонной коробкой, сидел Ребенок.

Козеф Й. резко обернулся к толстячку, как будто еще раз просил подтверждения, что туда можно войти, а главное, что перед ним действительно тот Ребенок.

— Милости просим, — радушно пригласил толстячок.

Внутри было тепло и много света. Козеф Й. шагнул к Ребенку и, ласково глядя на него, спросил:

— Что ты тут делаешь?

— Подбираю вам пуговицы, — отвечал Ребенок, указывая на коробку.

От такого ответа Козеф Й. повеселел.

— Пуговицы для меня? — переспросил он.

— На костюм, — отвечал Ребенок.

— Я вам справил новую пару, — сказал складской толстячок, несколько смущенно заглядывая через плечо Козефа Й. — Когда получите деньги, расплатитесь со мной.

— Деньги? — чуть не поперхнулся Козеф Й.

— Вы их уже получили? — вскинулся толстячок.

— Нет еще, нет, — отвечал Козеф Й., ломая голову, что может означать этот сюжет с деньгами. Откуда он должен получить деньги? За что он должен получить деньги? И сколько?

— Завтра будет готово, — сказал толстячок, показывая ему брюки и пиджак, которые лежали, свешиваясь, на одном из столов. Осталось только пришить пуговицы.

11

Назавтра сбежал один из заключенных.

Козефа Й., который спал в лифте на тюфяке, принесенном Фабиусом, разбудили первым — кто-то стучал кулаком в дверь шахты где-то внизу, давая знать, что ему надо ехать. Козеф Й. живо вскочил, выметнулся в коридор и вытащил за собой тюфяк. Лифт пошел вниз миг спустя.

Оглоушенный, с острой болью в пояснице, Козеф Й. пытался прийти в чувство и сообразить, есть ли у него шанс где-нибудь еще подремать. Уже вторую ночь Козеф Й. проводил в клетке лифта, и причин для особой радости у него не было. Теснота клетки не позволяла как следует вытянуться, даже по диагонали. Он терпеть не мог спать скорчившись, и вот пожалуйста, последние две ночи ему пришлось принимать самые что ни на есть неудобные позы. Мысль о том, что он не может вытянуть ноги, не выходила у него из головы, из-за чего во сне ему казалось, что он не спит, а думает и что в голове у него крутится одна и та же фраза: «Вытянуть бы ноги». Каждый раз, поворачиваясь во сне на другой бок, он ушибался о металлические стены лифта, и это сопровождалось долгим эхом, как бы нарочно для того, чтобы издолбить ему мозг и еще, и еще раз напомнить, что нормально поспать ему недостает места.

Но идея принадлежала Фабиусу, а он не мог ничего поставить в упрек Фабиусу. Старый охранник хотел быть ему полезным и придумал хоть что-то, сымпровизировал этот вариант с лифтом, так что никак не заслуживал, по крайней мере пока, никакого упрека.

Уняв свои мысли и поскребя в затылке, Козеф Й. услышал, как нарастают гул и топот на первом этаже. В какой-то момент ему показалось, что он различает собачий лай. Он подошел к окну, выходящему во двор, но было еще слишком темно, и он ничего толком не разглядел. Однако мельтешение теней навело его на мысль, что там, внизу, случилось что-то особенное.

Он направился к нише в стене, где спал Фабиус, но не посмел его разбудить. Фабиус спал глубоким сном, слегка посапывая, струйка слюны стекала из уголка рта. Руки были скрещены на груди, как у покойника. Козеф Й. так и подумал, так и сказал себе: «Он будет красивым покойником, старый».

Но ему и не понадобилось будить Фабиуса, потому что это сделал Франц Хосс. Козеф Й. услышал, как лифт остановился на их этаже, и увидел, как яростным быком вываливает из него Франц Хосс. Правда, встретясь глазами с Козефом Й., Франц Хосс на миг-другой умерил свою ярость и пролебезил:

— Доброе утро, господин Козеф.

— Доброе утро, — ответил Козеф Й.

Ему хотелось спросить, что стряслось там, внизу, но он счел за лучшее промолчать.

Франц Хосс бросился к Фабиусу и бесцеремонно его затряс.

— Подъем! Подъем! — заорал он. — Подъем, идиот!

И, повернувшись к Козефу Й., добавил, как бы призывая его в свидетели: «Каков, а?»

Козеф Й., довольствуясь ролью простого наблюдателя, безмолвно ждал, что за всем этим последует.

— Чего? — подал голос Фабиус, приподнимаясь на локтях.

Франц Хосс, убедившись, что его подручный проснулся, уже не спешил рассказывать ему, в чем дело. Он сел на стул и перелил из одной чашки в другую несколько капель чаю, оставшегося с вечера. Выпил, причмокнул и вытащил папиросы.

— Плохи дела, — сказал он после нескольких затяжек.

Фабиус протер глаза, зевнул и потянулся так, что хрустнули все косточки. Заметив Козефа Й., который стоял с тюфяком наперевес, он просиял улыбкой:

— Доброе утро, господин Козеф.

— Доброе утро, — откликнулся Козеф Й.

Как бы выполнив ритуал, старый охранник решился встать.

— Побег, — сказал Франц Хосс торжественно.

— Где? — вскинулся Фабиус.

— Внизу, на втором, — сказал Франц Хосс.

Гримаса мгновенного беспокойства на лице у Фабиуса разгладилась, как по волшебству. Повезло, что хотя бы не у них.

Францу Хоссу не понравилось, как Фабиус воспринял известие. Какое значение имело то, что побег произошел у других, на втором ли, на третьем ли этаже. Значение имело то, что побег допустили, вот что было катастрофой.

«Почему?» — мысленно спросил его Козеф Й.

— Потому! — гаркнул Франц Хосс, обращаясь неизвестно к кому. — Допустили!

Потому что распустились, это не персонал, а чучела гороховые. Разве это тюрьма? Что угодно, только не тюрьма. Никакого уважения, ни у кого ни к кому. У заключенных нет ничего святого. Все пошло вкривь и вкось, все опошлилось. То ли дело раньше. Ого-го, в наше-то время! Как все обдумывалось, как взвешивалось! В тюрьме все шло как по маслу. Арестант был арестант, охранник — охранник, солдат — солдат, начальство — начальство и так далее, и тому подобное. Все уважали друг друга и все точно знали, кому что положено, и не хватали лишку. Все тогда было строго, всерьез, грамотно. Внутренний двор был, как игрушечка, на кухне кормили на славу. Стены были белые, аж светились, каждую неделю трещины замазывались известкой. Крыс и в помине не было, тюрьме выделялась квота отравы на систематическую дератизацию, а если вдруг не выделялась, находился кто-нибудь, кто умел такую отраву готовить. В камерах была образцовая чистота, каждый заключенный сам мыл свою камеру, сам скреб стены, пол и потолок. Белье заключенным меняли вовремя, всех обязывали каждый день бриться и мыть руки перед едой.

— Да-да! — подчеркнул Франц Хосс с горечью, пристально глядя на Фабиуса, который инстинктивно спрятал руки за спину.

— А щи! — вскрикнул Фабиус. — Какие щи варила повариха!

— Вот-вот! — загорелся Франц Хосс, как будто его озарило бесценное воспоминание.

— А по воскресеньям подавали вино! — выпалил Фабиус.

— Была часовня. Ходили в часовню, — добавил Франц Хосс.

— Общей не было, — подхватил Фабиус.

— Не было, потому что камер было достаточно, — счел нужным объяснить Франц Хосс скорее для Козефа Й., посверлив его взглядом.