Господин следователь. Книга восьмая

Но здесь все слегка по-другому. Если бы от меня Наталья забеременела, тогда бы с Леночкой пришлось расставаться, жениться на матери ребенка. А ведь и женился бы. А как иначе? Только, ничего хорошего от этой женитьбы ждать не стоило. Тут и родители выразили бы возмущение, и разница в возрасте. Впрочем, кто его знает? Вполне возможно, что семейная жизнь сложилась бы благополучно.

Нет, лучше не думать. Здесь тоже сослагательное наклонение, как в истории. Ну, коли Наталья Никифоровна забеременела, так дай ей бог счастья.

— Право слово, уже и не помню, от кого слышал, — начал выкручиваться я. Не станешь же говорить, что интересовался котом? — Вроде, кто-то из мужиков сказал. А кто именно, где… Нет, не вспомню. Так, краем уха — мол, следователь наследника ждет.

— Небось, еще и сказали — дескать — куда им ребенок-то, на старости лет? — мрачно предположил Литтенбрант.

Первые роды в тридцать восемь даже в моем времени врачи не рекомендуют, при развитии медицины и ЭКО, но в жизни бывает все. Так что, вполне возможно, родит Наталья здорового младенца. Нет, обязательно родит!

— Глупости это, — хмыкнул я. — Читал, что в Англии вообще раньше тридцати, а то и тридцати пяти не женятся и замуж не выходят. Так что и вы с Натальей Никифоровной недалеко ушли. Ей, насколько я помню, сорока еще нет, а вам, если и есть, то недавно исполнилось.

Не знаю, насколько достоверно то, что я сказал, но, кажется, Литтенбранта информация слегка воодушевила. Но он уточнил:

— Наталье Никифоровне тридцать восемь, а мне сорок три.

— Тогда плюйте на всех и рожайте себе на здоровье, — посоветовал я, а сам подумал — какие совпадения бывают в жизни! У меня тут дело о беременной самоубийце, а здесь — живая история.

— Еще… Уж коли заговорили о моем наследнике… — смущенно проговорил Литтенбрант. — Нам бы с супругой очень хотелось, чтобы именно вы стали восприемником. Все-таки, если бы не вы, мы бы не встретились.

Восприемник — это ведь у нас крёстный отец, если не ошибаюсь? А почему бы и нет, если сама Наталья этого хочет?

— Сочту за честь, — прижал я руку к сердцу. Не стану говорить, что крестный из меня выйдет никудышный, уж какой есть. Надо как-нибудь выяснить — в чем состоят обязанности крестного? У Аньки спросить, что ли?

— Теперь откланиваюсь, — сказал Литтенбрант, поднимаясь со стула. Словно бы оправдываясь, произнес: — Хочется домой пораньше вернуться. Теперь, понимаете ли, не хочу супругу одну надолго оставлять… Не обессудьте, за книгами заходить не стану. Пусть пока у вас полежат, потом.

Сельский джентльмен отправился домой, а я его даже и про охоту не спросил, и про Тишку ничего не узнал.

Прошло не больше двух минут, а дверь опять отворилась. Я уж подумал, что Петр Генрихович у меня что-то забыл, но в кабинете появился господин Федышинский.

— Как же хорошо было, пока вас у нас не было! — завел свою обычную песню наш эскулап вместо приветствия.

— Неужели вы уже вскрытие провели? — удивился я. — Вы же куда-то в уезд собирались, к больному?

— Больной, на свое счастье, успел помереть до вмешательства докторов, — бодро сообщил Федышинский. — А я вчера весь вечер трудился над вашей утопленницей. Вот, даже заключение составил. Заметьте — сам принес.

Прочитав заключение патологоанатома, я только хмыкнул. Содержимое желудка… Еще кое-какие детали. Выходит, дело по убийству мне все-таки придется открывать.

Значит, понадобится пристав или городовой, а лучше оба. Сейчас, или после обеда? Времени у нас… одиннадцать, без четверти (раньше бы сказал — без пятнадцати!), пожалуй, до обеда все и изладим.

[1]Виссарион Щепотьев — фельдшер, отравившийся фосфорными спичками — https://author.today/work/366985

Глава 10 Валериана лекарственная

В прихожей скромно переминались с ноги на ногу понятые — преподаватель реального училища Михаил Ильич Куликов и мещанская вдова Мария Улиткина. Оба преисполнены важности и, растерянности.

По дому сновали городовые Смирнов и Савушкин, производившие обыск, а я, как и полагается следователю, сидел за обеденным столом, присматривая за всей процедурой, составлял Акт обыска, время от времени посматривая на Ангелину Никаноровну Михайлову, переместившуюся из разряда свидетелей в статус подозреваемых.

Хозяйка дома сидела на скамейке, под образами, прикрытыми по случаю траура полотенцами. Губы у свекрови (теперь уже бывшей) поджаты, лик обиженный и суровый, но рыдать не пыталась. Наверное, выплакала все слезы. Еще она была очень обижена на следователя. То есть, на меня.

Верно, женщина посчитала, что я повел себя некрасиво. Слова провокация она наверняка не знает, но что-то близкое по смыслу должна понимать.

Расскажу по порядку. Когда мы всей толпой заявились к дому мещанки Михайловой (вернее, это дом ее мужа, старосты артели бурлаков) я вежливо постучал в дверь и, не дождавшись ответа, попросту вошел внутрь. Дав отмашку городовым и понятым — мол, подождите пока в сенях, открыл дверь в избу.

— Ангелина Никаноровна, добрый день, — поздоровался я и, оставив дверь раскрытой, чтобы понятые все видели и слышали, вежливо попросил: — Будьте так любезны, покажите мне обувь покойной невестки.

— Обувь? — слегка удивилась женщина, с недоумением посмотрев на меня и, с еще большим недоумением на людей, стоявших в дверном проеме и с любопытством глазевших на нее. — Зачем вам Катькина обувь?

— Если прошу, значит, надо, — сурово сказал я. — Зимнюю — валенки там, лапти, можете не показывать.

— Да какие лапти? — возмутилась свекровь. Посмотрев на понятых — собственных соседей, гордо сказала: — Мещанка она, чай, в лаптях не ходит. Пашка мой ей и сапоги купил, и туфли. У самой-то, у Катьки, одна пара была, да и та, еще со свадьбы осталась.

— Это хорошо, что муж жене новую обувь покупает, заботливый, — с одобрением кивнул я и поторопил женщину. — Так вы показывайте, показывайте…

— Так чего тут смотреть-то, — хмыкнула хозяйка и принялась стаскивать в прихожую обувь — кожаные сапожки, две пары туфель — одна пара ношеная, но вполне приличная, вторая, судя по всему, праздничная, а еще тапки на кожаной подошве, обшитые холстом.

— Это вся обувь? — уточнил я. Вряд ли у покойной Екатерины была собственная комната, где хранилась обувь. Но даже и то, что мне предъявили, по здешним меркам неплохо.