Господство

Дом весь пропах затхлостью, пылью, грязным бельем и вчерашней едой. По темному ворсистому ковру он прошел в гостиную. Даже при включенном свете в комнате царил полумрак. В углах прятались какие-то желтоватые тени. Гостиная упорно сопротивлялась всем попыткам ее развеселить. «Все выглядит так, как и подобает», – подумал он. Дом холостяка. Он был обставлен еще его бывшей женой. Ничего не изменилось с тех пор, ничего не обновлено, не освежено. Здесь витал дух одинокого мужчины. Круглый кофейный столик, с въевшимися следами тарелок и чашек, был весь заставлен. Рядом со стопкой вчерашних и позавчерашних газет, кучей нераспечатанных рекламных конвертов и прочих бумаг на нем были разбросаны так и не убранные со вчерашнего вечера банки из-под пива и пустой пакет от картофельных чипсов. Вчера он сменил носки, а старые, скомканные, валялись у дивана.

Тишина в доме нарушалась лишь приглушенным жужжанием электронных часов, стоявших на полке для разного рода безделушек над стереопроигрывателем. Там тоже все было разбросано в беспорядке. Он поспешно включил телевизор, радуясь звукам внешнего мира, которые ворвались в гостиную. Его взгляд упал на семейную фотографию в рамке на телевизоре, и он, как всегда, пробежал по ней отсутствующим взглядом.

Дэвид прошел на кухню. Вынул из морозилки буррито и сунул в микроволновую печь, машинально сорвав перед этим пластиковую обертку. Затем достал пиво. Порой потребность в пище и сне его тяготила. Порой он мечтал иметь возможность работать без остановки. Свою работу он ненавидел, но, по правде говоря, вечерний досуг – еще больше. В конце концов на службе его сознание было занято – кроме своей неустроенной жизни, приходилось думать о чем-то еще.

Он осушил банку тремя быстрыми глотками и понял, что этого недостаточно. Нужно принять чего-нибудь покрепче.

Звякнул сигнал микроволновой печи. Он вынул буррито и плюхнул его на тарелку. Затем открыл дверцу шкафчика в нише над холодильником и вытащил бутылку виски. Он хотел взять и бокал, но потом передумал. Ведь его надо будет мыть.

Хортон сел и принялся есть свое блюдо, запивая его виски. Прямо из горлышка, большими глотками.

Буррито и бутылку он прикончил почти одновременно.

Глава 25

Сейчас, при свете утреннего солнца, когда по радио, настроенному на станцию, передающую новости нон-стоп, мололи и перемалывали события вчерашнего вечера и ночи, когда из кухни по всему дому распространялся запах свежесваренного кофе, мысль о том, что его мама может быть замешана в событиях, связанных с чьей-то смертью, казалась не только притянутой за уши, но и вообще нелепой. Он стоял в дверном проеме и некоторое время смотрел на нее. Эйприл была повернута к нему спиной и намазывала на гренку плавленый сыр. «Если этого человека убила она, – рассуждал Дион, – то это должно было произойти между двумя часами ночи, когда я встретил его в коридоре, и шестью часами утра, когда она спустилась на завтрак. Она должна была сделать это без всякого шума и так же бесшумно освободиться от тела».

Он был рад, что его предположения рассеялись. Если бы он продолжал ее подозревать, то просто не знал бы, что делать. Стать ее сообщником? Анонимно сообщить в полицию? Пойти с ней на конфронтацию? Не предпринимать ничего? Он не знал.

Мама либо услышала, как он вошел, либо почувствовала его присутствие, поскольку повернулась. Под глазами у нее были видны темные круги, какие обычно бывают с похмелья. Она попыталась улыбнуться, но по лицу пробежала беспомощная гримаса.

– Извини за вчерашнее, – проговорила она, не желая встречаться с ним взглядом.

Тоже смущенный, он молча кивнул и принял озабоченный вид, занявшись поисками апельсинового сока в холодильнике.

– После работы я поехала с Маргарет, Дженин – там было еще несколько приятельниц – и, кажется, выпила лишнего.

Дион нахмурился. Она что, не видела газету? Он посмотрел на нее. Она производила впечатление раскаивающейся, пристыженной, но не в той степени, в какой он ожидал. Он откашлялся.

– Этот парень убит.

Мать непонимающе посмотрела на него.

– Твой приятель. Парень, с которым ты провела ночь.

– О чем ты говоришь?

– Ты что, даже не прочитала газету? – Он встряхнул головой и стремительно прошагал в гостиную. Газеты на столе уже не было.

– Что ты сделала с газетой?

– С какой газетой?

– Ну, с газетой, которую я положил вчера вечером!

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Исчезнуть сама она оттуда не могла.

– Дион…

– Я оставил ее вчера там для тебя!

– Зачем?

Внезапно он разозлился.

– Затем, что этот парень, с которым ты трахалась, убит! Я думал, ты проявишь к этому хоть какой-то интерес! Хотя бы чуть-чуть!

Выражение ее лица посуровело. Она двинулась на него, а он попятился, пока не оказался у дивана. Она остановилась вплотную к нему.

– Как ты смеешь снова разговаривать со мной таким тоном?! – прошипела она, округлив глаза.

– Прекрасно! – сказал Дион. – Я вообще не буду с тобой разговаривать!

– Ну и отлично!

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Затем мама повернулась и прошла в кухню.

«Стерва, – выругался про себя Дион. – Развратная стерва».

Он прошел через холл в свою комнату и захлопнул дверь.

* * *

Дион нервно вытер вспотевшие ладони – как всегда, о брюки – и нажал дверной звонок. Откуда-то изнутри огромного дома донесся звук боя курантов. Мгновение спустя дверь открыла Пенелопа.

– Привет, – сказала она тихо.

Он улыбнулся.

– Привет.

Через распахнутую настежь дверь он увидел стоящих в холле матерей. Все они были одеты в одинаковые облегающие зеленые платья, подчеркивающие их фигуры. Через легкую прозрачную ткань были видны темные соски, а также смутные очертания темных треугольников внизу с едва заметными волосиками. Он вдруг с ужасом понял, что все женщины надели свои туалеты на голое тело.

Пенелопа тоже была в зеленом одеянии, но более свободном, менее откровенном, сшитом из материала поплотнее.

Все они были босые.

Дион почувствовал себя неловко. Он пришел в синих джинсах и белой рубашке, в черных кроссовках, и эта одежда показалось ему сейчас совершенно неподобающей.

– Входи, – сказала Пенелопа. – С автоматикой у входных ворот проблем не было?

Он мотнул головой.

– Никаких.

– Это хорошо. – Она улыбнулась, бросила на него заговорщицкий взгляд, как бы говоря: «Держись за меня», и развернулась назад. – Дион, я хотела бы познакомить тебя с моими матерями. На этот раз они здесь все. – Она указала по очереди на каждую из женщин. – Это мать Марго, мать Фелиция, мать Маргарет, мать Шейла и мать Дженин. – Она сделала жест в сторону Диона. – Мамы, это Дион.

Женщины поклонились. Это было несколько странное, почти нелепое движение, какая-то средневековая полукуртуазность. Оно показалось ему знакомым, но он не мог вспомнить откуда.

– Нам очень приятно, что вы приняли приглашение отужинать у нас, – произнесла мать Марго. – Мы очень много о вас наслышаны и предвкушали удовольствие от знакомства. – Она улыбнулась ему широкой белозубой улыбкой, как на рекламе зубной пасты. Видимо, эта улыбка означала гостеприимство, но почему-то Дион чувствовал себя довольно неловко.