Гость из будущего. Том 2
Шрифт:
Если на парня находит грусть,
То виноваты во всем они,
Только они одни…
— Снимай, Давыдыч, снимай, я тебя умоляю! — заорал я немного охрипшим голосом, видя какое броуновское движение началось на танцплощадке. — Хоть бы обошлось без брака на плёнке, по второму разу такое не снять, — пробурчал я себе под нос.
Почти час сотрудники милиции выдворяли со съёмочной площадки, набежавших туда «зайцев». За это время съёмочная группа успела покурить, подкрепиться бутербродами и выпить кофе с чаем. И чтобы сердце полностью успокоилось, лично я своего ассистента Генку Петрова, сунув ему в руки пятёрку, предназначенную
Вообще надо сказать, что брак нашей отечественной плёнки доходил до угрожающих 20-и процентов. Цветной «совколор» из-за более сложной технологии изготовления портил нервы режиссёров гораздо чаще, чем более бюджетная и простая в производстве чёрно-белая киноплёнка. Мне же пока на качество этого продукта советской промышленности везло. Вы только представьте: огромная массовка, пиротехника, танки, пушки, самолёты, которые по команде стреляли и летали целый день, угробив кучу съёмочного бюджета, а в результате на экране в центре изображения пузыри, полоски и гигантские насекомые с гигантской пылью. Так и спиться не долго.
— Потому что всем на всё насрать, — буркнул я неожиданно вслух.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Дмитрий Месихиев, который сидел со мной за одним столиком, вместе с Нонной Новосядловой и Львом Прыгуновым.
— Пока не будет личной заинтересованности в результатах своего труда, всем будет на всё насрать, — шепнул я, так как мне лишние проблемы за антисоветские разговоры были не нужны.
— Поясни, — потребовала Нонна.
— Допустим, — буркнул я, — я — молодой специалист, который пришёл работать на «Шосткинский химкомбинат», где производят нашу многострадальную плёночку. Я — молодой, азартный парень, горю работой, так как мне хочется развернуть этот мир к добру и свету, поэтому впахиваю на своём рабочем месте за троих. Проходит пять лет, но мир почему-то не меняется к лучшему, и за своё трудовое рвение мне выдают в кассе те же самые копейки, как какому-нибудь лодырю и пьянице, который надо мной смеётся и подтрунивает. «Тогда какой смысл надрываться? — думаю я. — Чё там опять? Плёнка с браком? Да хрен с ней! Насрать! Мне за её качество денег не платят. У меня дома — жена, дети, дача, денежные халтурки и огород. Вот ради чего я буду жить, а всё остальное гори синим пламенем».
— Так уж и всем насрать? — прошептал Месхиев, покосившись по сторонам. — И нам, творческой интеллигенции, насрать?
— Мы — другое дело, — тяжело вздохнул я. — Снимем своё кино, окунувшись в работу не жалея себя, вложим в фильм все лучшие качества души, и тогда, когда наша кинокартина выйдет в прокат, она будет радовать и нас, и зрителей, делая этот серый мир чуть-чуть лучше и светлее. Пройдёт пять, десять, двадцать, тридцать лет, а с экрана наши киногерои всё так же будут улыбаться, и дарить тёплые и нежные чувства, заставляя людей сопереживать. У нас есть ради чего жить.
— На что вы намекаете, товарищ Феллини? — хитро ухмыльнулся Лев Прыгунов. — Неужели мы под чутким руководством партии не туда идём, не туда поворачиваем?
— Репетировать надо лучше, — хмыкнул я. — И давайте уже снимать сцену встречи следователя прокуратуры Анастасии Абдуловой и агента под прикрытием Ивана Крылова, по кличке Кот.
— Правильно, — кивнул головой главный оператор Дмитрий Месхиев, — меньше слов, больше съёмок.
— Только у меня ус отклеился, — пожаловался Прыгунов, вставая из-за стола.
— Поутру надев усы, не забудьте про трусы, — хохотнул я. — И, нацепив красивый бант, не забудьте про талант. Общая готовность пять минут! — рявкнул я в мегафон.
В четверг 23-го июля наш ленфильмовский просмотровый кинозал был забит до отказа. Полюбоваться на первые 12
эпизодов будущего детектива «Тайны следствия», чтобы потом результаты моего труда расколошматить в пух и прах, пожаловали почти все режиссёры киностудии. Однако кроме «инженеров человеческих душ», к которым нашего брата кинорежиссёра смело можно отнести, в зале рядом с директором Ильёй Киселёвым сидел ещё один важный товарищ, который представлял Второй главк КГБ.И если я не ошибался, то после реформы Александра Шелепина, это подразделение специализировалось на антисоветчине и контрразведывательной работе на особо важных предприятиях. Звали непрошеного гостя — Василий Тимофеевич, рост он имел ниже среднего, и лицо сотрудника КГБ по хорошей русской традиции было мало запоминающимся, похожем чем-то на раздавленную сливу. А вот если эту «сливу» мысленно залить ботоксом, то такое могло получиться, ну до того красиво, что я при встрече чуть было не вздрогнул.
Кстати, именно из-за кэгэбэшника перенесли просмотр рабочих эпизодов с понедельника на четверг, сбив мне тем самым график съёмок. Поэтому в затемнённом кинозале, сидя на отдельном стульчике около прохода, я от бессилия сжимал кулаки и тихо скрежетал зубами. А с другой стороны, хронометраж первых 12-и эпизодов составил 36 минут, вышло примерно по 3-и минуты на каждый, а 13-й эпизод, как не крути, меньше 9-и или 10-и минут не получался. То есть он один шёл за три.
«Ничего-ничего, — успокаивал я сам себя, — завтра запечатлеем для киноистории захват банды вора Кумарина, и не только нагоним съёмочный график, но ещё и сокращать кое-что придётся. Мне „вода“ в детективе без надобности». На этих успокаивающих нервы мыслях, я перевёл взгляд на экран кинозала, где Эдуард Хиль пел и улыбался задорной обаятельной улыбкой:
Почему в семнадцать лет
Парню ночью не до сна?
Почему в семнадцать лет
Песня немного грустна?
Далее кинокамера взлетела вверх и в кадре появилась толпа народа, которая словно морская волна накатила на сцену с музыкантами. К счастью, Эдуард Хиль и его бравые парни не пострадали. Сотрудник КГБ при виде, распоясавшегося народа, нервно поёжился в кресле, что меня, признаюсь честно, позабавило.
А тем временем на экране к столику, где сидела «следачка» из прокуратуры Анастасия Абдулова, в исполнении Нонны Новосядловой, подошёл агент КГБ под прикрытием, Иван Крылов. Квадратная короткая борода, усы и чёрные очки придавали образу, созданному актёром Львом Прыгуновым, брутальности, загадочности и интеллекта.
— Хау а ю, детка, как дела? — хохотнул агент КГБ.
— А вы, молодой человек, случайно ничего не перепутали? — немного зло ответила Нонна.
— Никак нет, сударыня, — вновь засмеялся Прыгунов-Крылов, присев за столик. — Никто кроме вас в этом кафе не читает «Советский экран». Между прочим, дефицитный журнальчик, — буркнул он и, взяв со стола это ежемесячное издание, на обложке которого улыбался Павел Кадочников в форме нашего разведчика, раскрыл первую страницу.
— Хау а ю, бэби, а не детка, — проворчала «следачка». — Точность — вежливость королей. Что можете сообщить по нашему делу? У меня мало времени.
— У меня тоже, — хмыкнул агент КГБ. — Есть один адресок коллекционера досок.
— И какие он коллекционирует доски? — очаровательную улыбку на своём лице нарисовала Нонна. — Гладильные или кухонные?
— Смешно, — улыбнулся и Лев Прыгунов. — Доски — это иконы, бэби. В общем, этот человечек недавно обзавёлся картиной не то 17-го, не то 18-го века. Для кого он взял данное произведение искусства или для чего? Пока неизвестно.
— Давайте адрес, я сейчас же позвоню товарищу подполковнику, — с жаром прошептала девушка.