Гость из будущего. Том 2

— Ничего, при нашей нервной работе такое случается, — улыбнулась Нонна и, раскрыв тубус, развернула картину с «Аничковым мостом».

Естественно картина была сделана умелыми руками нашего художника-постановщика.

— Интересно, а откуда у профессора филологии холст, которому самое место в музее? — пробормотал агент КГБ.

— Может быть, это подарок от государства? — пожала плечами самая красивая «следачка» в СССР. — Сейчас не это главное, где ей висеть, в квартире или в музейной галерее.

«Четыре с половиной минуты, — отметил я про себя, продолжительность этого 10-го эпизода, который закончился проездом речного трамвайчика по Неве. — На эту картинку нужно потом будет наложить звук песни „О чём плачут гитары“, который звучит на палубе кораблика, ведь эта вещь скоро запоёт из каждого электроприбора».

А после красавицы Невы в кадре появился Александр Пушкин. Точнее говоря бронзовое лицо Александра Сергеевича, которое принадлежало одноименному памятнику, воздвигнутому на площади Искусств перед Русским музеем. Этот план был снят с киношного крана. Затем мощная стрела этого полезного киносъемочного приспособления опустилась вниз и в кадр вошли англичанин Питер Баткин, роль которого исполнял актёр с аристократическим лицом Игорь Дмитриев, и сестра старшего лейтенанта Казанцева, Анна, которую играла Марианна Вертинская. И если нашего интуриста мы облачили в костюм, который больше подошёл бы для буржуя 30-х годов, щеголявшего в двухцветных туфлях, то для Марианны специально сшили шикарный брючный костюм. «Хоть сейчас на обложку „Бурда моден“, — подумалось мне, — не зря к нашей костюмерше выстроилась очередь из местных ленфильмовских модниц».

— Мисс Анна, вы даже не представлять какой это мэджикал город, — восторженно произнёс Дмитриев-Баткин. — Я сюда приезжать семь раз и наслаждаться: архитектура, музей, Русский музей, картина.

— Мистер Баткин, вилкоммен ин Берлин, — ответила интуристу Анна Казанцева на следующем кадроплане, когда картинка снятая с крана, сменилась на камеру «Конвас-автомат», которую наш оператор нёс в руках. — Я показать вам Берлинер Кунгстгалери.

— А я там бывать, — засмеялся мистер Баткин. — Я любить ваш Вест Берлин. И ловить вас на слова, как говорить русский.

— Я это запоминать, — мило улыбнулась Вертинская-Казанцева.

После чего Баткин немного неловко и стеснительно взял нашу подставную иностранку под руку и прошептал:

— Мисс Анна, чем вы заниматься сегодня вечер?

— Сегодня вечер, я заниматься торговля, — с достоинством произнесла наша новоиспечённая шпионка. — Я есть ханделвертретер, представитель торговля. Лос, цум музеум.

Словно Ленин на постаменте, Анна указала рукой на Русский музей и заметно расстроенного мистера Баткина потянула вперёд на встречу с прекрасным. И на следующем плане камера подхватила эту парочку уже на центральной лестнице музея.

— О, это есть мой любимый зал, — сказал англичанин, когда на среднем плане актёры прошествовали мимо пейзажей и портретов. — Джюсте меджен, какой автор! Брюллов, Айвазовский, Репин, Васнецов, Куинджи, Суриков, энд вандефол Франс Хальс!

Торжественно декламировал Игорь Дмитриев, пока главный оператор снимал его и Марианну Вертинскую с тележки. Была в нашем распоряжении такая платформа на полуспущенных колёсах, которая позволяла делать плавные проезды, не используя рельсы. К сожалению, съёмка с подобного приспособления была ограничена, так как не везде имелся ровный пол или хорошее асфальтовое покрытие. И ещё к большему моему разочарованию, первые стадикамы появятся лишь в конце 70-х годов.

— Ват из ит?! — резко вскрикнул мистер Баткин, когда увидел, что вместо картины Хальса висит объявление, что данное произведение мирового искусства уехало на реставрацию.

— Здесь написать, что картин уехать на ремонт, — сказала мисс Анна.

— Ват те хелл канд оф репирс?! Дэмм! — закричал иностранец, помянув на английском языке чёрта, и, схватившись за сердце, стал медленно валиться на пол.

Наша новоявленная шпионка подхватила тело англичанина и, растерянно глядя по сторонам, выкрикнула:

— Вир браушен хейр софорт айнен санитатер! Врача! Срочно!

Затем камера запечатлела на крупном плане ошалелое лицо Питера Баткина, потом, висящее на стене объявление ушло в расфокус, а когда фокус вернулся, то мистер Баткин и мисс Анна уже сидели за столиком в кафе. Эту сцену мы сняли в кафе «Ленфильма» в тот же день, так как некогда было городить соответствующую декорацию.

— Вам уже похорошеть? — с сочувствием спросила Анна Казанцева.

— Е, ис олл райт, — с небольшим раздражением произнёс Питер Баткин. — Франс Хальс — это есть мой фейвор аутор, любимый аутор. Мисс Анна, ват кулд ит би? Что это значить?

— Я немного знать работа музей, — защебетала Вертинская-Казанцева. — Это есть план реставрация, плэн ресторейшен. Не надо так волновать себя. Что это быть за портрет?

— Это быть евангелист Лука, — выдавил из себя Дмитриев-Баткин, бросив на свою красивую спутницу жалостливый взгляд.

«Знатно я обкорнал этот эпизод, отправил в корзину почти половину. Вылетела сценка как бы случайной встречи в кафе и тот момент, когда Баткин, пытаясь завязать более тесное знакомство, получает по сусалам. Это лишнее», — усмехнулся я про себя, когда на экране кинотеатра начался 12-й эпизод моего детектива.

Сначала в кадре появился коридор киношного отделения милиции, по которому сновали актёры массовки. Одна половина из них была переодета в милицейскую форму, вторую мы облачили в гражданскую одежду. Кстати, изолятор временного содержания или в простонародье «обезьянник» тоже не пустовал. Я туда определил одного из наших техников, высокого и мускулистого парня, специализация которого была в том, чтобы катать съёмочную тележку.

Звали техника — Юра, и когда костюмерша напялила на него рваную тельняшку, наши советские фирменные трико с оттянутыми коленками, а на голову тюбетейку, то я просто не удержался и написал маленькую сценку для него. Кстати, тюбетейки в Ленинграде были очень распространены, их носило огромное количество детей. Чем это объяснялось, лично я не знал, но выглядел этот головной убор на здоровяке Юре очень комично. В довершении образа хулигана технику пририсовали здоровый фингал под левым глазом.

— Товарищ старший лейтенант, Владимир Сергеевич, опять не за что сцапали, — жалобно застонал техник Юра, прижавшись лицом к решётке, когда в отделение милиции вошли опера Володя Казанцев и Слава Волков. — Вы за меня похлопочите, я в долгу не останусь.

— Славка, погоди, — буркнул Видов-Казанцев и, остановившись напротив «обезьянника», спросил, — значит, вновь тебя, Шумихин, обидели не за что? То есть это не ты по пьяной лавочке поколотил своих соседей?

— Они сами на меня нарывались, — потупив взор, проворчал задержанный. — Ханыгой обзывали. Это я-то ханыга?! Они сами-то на себя в зеркало смотрели?

— А общая входная дверь, которую ты выбил в коммуналке, тоже на тебя нарывалась? — с угрозой в голосе произнёс Казанова. — А ведь я за тебя в прошлый раз поручился. Дескать осознал, Шумихин, с пьянкой завязал.

— Сорвался, с кем не бывает, — буркнул техник Юра. — Вы же меня, Владимир Сергеевич, как облупленного знаете, у меня трое детей, у меня руки золотые, мне в тюрьму нельзя.

— Володь, пошли, — вмешался в разговор Стеблов-Волков. — Плюнь ты на него. Ничего, годик посидишь, поумнеешь, — отмахнулся он от задержанного хулигана.