Гостиница

– Какая восхитительная картинка! – воодушевленно воскликнул атаман. – Она обойдет весь мир и умилит его!.. Обнаженная юная пресвятая Дева Мария идет к еще более юному и обнаженному распятому на хресте Мессие, чтобы сделать его окончательно и бесповоротно святым… Оттяпает она тебе ножичком все твои половые излишества, боженька… Как пить дать, оттяпает… Она обет такой дала – кастрировать всех эликов за то, что они над ней надругались… Око за око… Гениталии за гениталии…

– Садисты, – просипел Мальчик. Тело его от жара прожектора вспотело и медленно-медленно скользило вниз из-под веревок, все сильнее обвисая на гвоздях. Мальчик делал героические медитативные усилия, чтобы не потерять сознание от боли.

Девчонка подошла к распятию и подняла голову вверх. Еще детские мужские принадлежности Мессии нависали над ней подобно маленькому заварочному чайничку. Она вдруг живо представила, как из него льется «заварка» и, не удержавшись, захихикала, сделав шаг назад.

– Какого хрена, Дева Мария? – нахмурился атаман. – Ты портишь мне весь спектакль своими неуместными хиханьками.

От этих слов она захихикала еще пуще.

– Тьфу ты! – в сердцах сплюнул атаман. – Дура на мою голову!.. Подставьте ей табуретку, не дотянется, – приказал он.

Пацаны шустро подставили под хрест табуретку.

Она легко заскочила на нее и подняла голову. Их глаза встретились. Немая сцена длилась секунд десять-пятнадцать. Потом атаман не выдержал.

– Не тяни резину, сучка!.. Пора кончать!..

Девчонка вздрогнула от окрика и, протянув левую руку, приняла в нее «чайничек», отставила правую с ножом, как бы замахиваясь, и вдруг, потянувшись, коснулась губами в легком поцелуе «носика» «чайничка».

– Извращенка! – прорычал атаман сзади.

– Нет! – повернувшись к нему на табуретке, звонко ответила Девчонка. – Он не такой, как все, и не заслужил этого… Я не хочу!..

– Ну, и черт с тобой! – махнул рукой атаман. – Слезай… Только ведь теперь долго подыхать будет… Однако, – задумался он на мгновение, – однако, гениальная импровизация, пресвятая!.. Один оргазм с меня, – шлепнул он проходящую мимо Девчонку по голому задику.

Та замахнулась было, но атаман, игриво хихикая, отскочил, и она прошла к своему стулу.

– Да, – подтвердил атаман, – предвижу ниагарские водопады слез умиления, хотя и было сыграно на грани… А я дурак! Чуть было не испортил образ… Кастрированный Мессия – это неэстетично. Не приняли бы… Пущай подыхает не спеша…

Мальчик промычал что-то нечленораздельное с хреста.

– Уж не обессудь, Мессия, – вздохнул сочувственно атаман, – такая уж ваша судьба мессийская… Чем дольше будешь подыхать, тем дольше будут помнить и боготворить… Но ты не сумлевайся, – хихикнул он, – сегодня же тебя воскрешу. Не буду трое суток гноить, как Бог-отец сыночка своего. Так что мучайся спокойно… А мы пока твоим фантоматом займемся, чтобы со скуки не сдохнуть. Вот только выпьем еще разок с апостолами твоими… Ну-ка, все к столу!

Пацаны с готовностью сбежались к повелителю. Разлили коньяк.

– Предлагаю гуманный тост! – провозгласил атаман. – За быструю смерть и быстрое воскресение нового Мессии!..

Они дружно сдвинули стопки. Атаман поднял свою в сторону Мальчика, приветствуя его, и опрокинул содержимое в глотку.

Но Мальчик этого уже не видел – сначала мир заволокло черно-красной мутной пеленой, а потом он и вовсе исчез.

Не видел Мальчик, как его палачи, закусив, подключили к питанию фантомат, напялили на головы фантоматические колпаки и развалились на лежанках, установив по каждому каналу свою фантограмму.

Однако Мальчик пребывал не в полной бессознательности. Ему казалось, что вокруг слышится какое-то шуршание и тяжелый скрежет, словно камни лениво трутся друг о друга. Через некоторое время он ясно ощутил себя растением, побеги которого пытаются пробиться сквозь каменную осыпь. Некоторые побеги зажало, и растение осторожными-осторожными движениями в разных направлениях пыталось их освободить. Оно направило туда другие свои побеги, чтобы они оплели камни и приняли их тяжесть на себя, пока плененные освобождаются…

– Эй ты! Подох, что ли? – услышал он вдруг громоподобный голос и ощутил удар острого камня по корням.

«Нет, – дошло вдруг, – это не камень… Кто-то кулаком ударил в бок.»

Мальчик с трудом открыл глаза. Сквозь мутную пелену всплыла колеблющаяся пьяная рожа атамана.

– Слышь, браток, – услышал он ирреально плывущий и резонирующий голос. – Я должен тебе сказать, пока эти твари кайф ловят, что мы с тобой чужие в этом мире. Мы с тобой тут в командировке… Вот сотворим этим амебам мессию и отвалим обратно… Туда, где нас ждут и любят… Даже больше… Я чувствую, что мы с тобой – это одно и то же, только в разных телах. Умрет твое тело, и ты перейдешь в меня. Умрет мое – я перейду в тебя… Мы здесь в гостинице, как писал Сенека… Тебе больше повезло – пора домой… Хочешь, я кончу тебя поскорей? Чтобы ты не мучался в этом клоповнике… Ты слышишь меня, братик?..

Мальчик сосредоточил на нем расплывающийся взгляд.

– Ты простил меня? – спросил атаман.

– Мне жаль тебя, – ответил вдруг противоестественно ясным голосом Мальчик.

– Тебе меня?! – пораженно вскричал залитый пьяными слезами палач.

– Мне жаль тебя, Стон Вулкана, – четко произнес Мальчик. – Тебя никто не любит ни там, ни здесь…

Эта фраза отняла последние его силы, и резкая боль от того, что атаман схватил его за бока, оттянув кожу, и потянул к себе, унесла Мальчика обратно в странное беспамятство. Он не слышал, как палач тряс его и требовал:

– Повтори, что ты сказал! Что ты несешь? Какой еще стон вулкана? Где это там?!.. Отвечай же, дерьмо собачье!.. Вырубился, тварь!.. Слабак!.. Молокосос!.. Всего-то ничего провисел, а вырубился… Еще и ноги ему не пробивали… Почему это меня никто не любит?! Вот эти все меня любят – я им и отец, и мать, и брат, и друг!.. Впрочем, ты прав… И не нуждаюсь я ни в чьей любви… Ни здесь, ни там… Я свободен!.. И не тебе, не тебе – мне жаль тебя!.. Нет, не жаль мне тебя, – махнул он рукой и соскочил с табуретки. – Слишком большая роскошь – жалеть слабаков, которые ни за понюх табаку попадают на распятие… Ну, и подыхай… А я тоже кайф половлю…

Он плеснул себе коньяка в стопку, выпил и, напялив фантоматический копак, завалился на лежанку…

Растение ухватилось всеми своими побегами за камень, зажавший один из них, и попыталось потянуть его вверх. Высвобождающиеся ткани пронзила нестерпимая боль, и если бы Растение умело орать, оно бы заорало так, что рухнули горы… Вдруг оно почувствовало, что к листьям пробивается свет и…

Мальчик открыл глаза, глядя в сторону освобожденного побега… Там, зажав большими черными клещами длинный окровавленный гвоздь, раскачивалось белое тело Березки.