Государь

— Благодарю, что пояснил свои замыслы, государь… И позволь удалиться: дела не ждут!

— Ступай с богом, Остафий.

Поднявшись на ноги, подскарбий поклонился вначале повелителю, затем его удивительно образованной сестре, невольно припомнив недавно прозвучавшие из ее нежных уст непонятные словеса. Среднедушевая норма, рацион, потребление… В каком только трактате царевна вычитала всю эту заумь? Подхватив пустую укладку, он с достоинством отправился на выход, привычно обогнув по широкой дуге пятнисто-дымчатого снежного барса — привольно разлегшегося прямо посреди Кабинета. Через пару минут, выискивая на страницах доклада нужные ей сведения, Евдокия как бы между делом заметила:

— Странно: вроде бы тревожится, что много зерна закупили, а у самого внутри сожаление и алчность — и только под самое завершение обрадовался.

Разбирая небольшую стопку свежих доносов на членов пан-Рады вообще, и своего секретаря князя Острожского в частности, Дмитрий слегка отстраненно пояснил:

— Ему зерноторговцы Амстердама, Любека и Антверпена сделали хорошее подношение. В расчете на закупки следующего года.

Звучно фыркнув и тем заставив своего ручного ирбиса Хвостика заинтересованно дернуть ухом, будущая правительница весьма нелестно подумала про одного из ближайших придворных любимого брата.

— Других у меня нет… И у тебя не будет.

Вздернув носик, юная девушка исключительно из чувства противоречия возразила:

— Это мы еще посмотрим!

— Блажен, кто верует…

Неизвестно, что бы ответила на это Дуня: помешало приближение знакомого Узора, истекающего сдерживаемой болью и сильным недовольством. Минута, и открывшаяся без предваряющего стука дверь пропустила к ним дворянку Гурееву и пару крупных псов — при виде коих дремавший на ковре ирбис тут же перетек в сидячее положение, и заинтересованно дернул кончиком длинного пушистого хвоста. Как только резная створка закрылась, девушка с яркими зелеными глазами тут же захромала; а стоило ей подойти чуть ближе, как стала заметна и распухшая от недавнего удара губа — вместе с легкой краснотой на левой же скуле. Сквозь холодно-сдержанный облик красивой брюнетки разом проступила усталость: столь сильная, что она невольно покачнулась из-за пружинисто подскочившего и потершегося о ее ногу кошака — и поспешила осесть на один из стульев. Облегченно вздохнув, она едва заметно улыбнулась наставнику и подруге, одновременно с этим снимая щит с разума и начиная фонить во все стороны эмоцией легкой вины и… Да, чуточку жалобной просьбой — полечить болезненные последствия недавно закончившегося урока ножевого боя.

— Иди сюда, Аглаша.

Воткнув свою изящную перьевую ручку в чернильницу-непроливайку из письменого набора брата, Евдокия приподнялась… И плюхнулась обратно, услышав его напоминание:

— Прежде заверши урок.

Улыбнувшись, Аглая осторожно захромала к наставнику, с легкой гримассой присев на широкий (и приятно мягкий!) подлокотник его малого трона.

— Сегодня кто тебя гонял, Ерема?

— Нет, Рогушка…

Понимающе хмыкнув, Дмитрий не без намека погладил собственную шею возле яремной вены, затем прижал ладонь к этому же месту у брюнеточки, накрыв не меньше дюжины продолговатых царапин от учебного клинка.

— Хорошо учит.

От сестры тут же донеслась сложная эмоция, в которой легкое возмущение сплелось с отзвуками давней боли от таких же занятий, а сочувствие к подруге соседствовало с легкой неприязнью к их общим учителям-мучителям. Впрочем, вслух Евдокия не проронила ни единого звука: во-первых, она еще не закончила свое задание, во-вторых, ее мнение насчет грубых чурбанов-наставников братик уже не раз слышал. Ну, и в-третьих — царевне все равно бы помешали, ибо к Кабинету стремительным шагом приближался Узор боярича Мишки Салтыкова, которого Дуня недолюбливала куда больше, нежели обоих своих пестунов в бое на коротких клинках. Отстучав условный стук и дождавшись разрешения, государев подручный быстро зашел в покои, небрежно поклонился и торопливо доложил:

— Прибыл сеунчей от Великого государя!

Тут же отойдя от дверей в сторонку, Михайло легонько подпихнул в согнутую спину усталого гонца, от которого по покоям волнами пошли густые запахи немытого тела и крепкого конского пота:

— Долгих лет и крепкого здравия тебе, государь!.. И тебе, Евдокия Иоанновна!

Царевна, спешащая поскорее разделаться с заданием брата, все же нашла пару мгновений на благожелательную улыбку для знакомого ей служилого дворянина; Дмитрий тоже милостиво кивнул и с едва заметным нетерпением вопросил:

— Надеюсь, ты доставил нам добрые вести?

Замешкавшись, сеунч неуверенно поклонился и предпочел не отвечать: одним движением стряхнув пропыленную гонцовскую суму с большого ярко-желтого тубуса для грамот — он замер, почтительно удерживая его на вытянутых руках.

— Мишка, прими.

Безжалостно срезав шелковый шнурок с затейливым узлом, и с тихим хрустом сломав оттиск отцовского Единорога на печати из алого сургуча — младший соправитель Русского царства вытянул первое и самое большое из полудюжины плотно скрученных посланий, раскатал его перед собой и медленно провел рукой.

— Хм, хан Девлет-Герай в силах тяжких пробился через Пояс Богородицы… Тревожные вести.

Что подручник Салтыков, что гонец одинаково изумились равнодушию в голосе государя-наследника — и ему же во взглядах царевны и вызывающе рассевшейся на подлокотнике малого трона барышни Гуреевой. Спустя пять минут вдумчивого чтения Дмитрий вновь обратил внимание на гонца:

— Доверены ли тебе слова?

— Да, государь.

— Молви их: чужих здесь нет.

— Великий государь, царь и великий князь Иоанн Васильевич всеа Руссии повелел донести до тебя, государь: фигуры расставлены!

Боярич Салтыков поневоле скосил глаза на столик у дальнего окна, столешня которого была расчерчена на бело-черные квадратики — заставленных фигурками для тавлей, с большим искусством вырезаных из черного и белого нефрита. Похоже, очередная партия меж отцом и его первенцем была в самом разгаре — и ей ничуть не мешали девять сотен верст, разделяющих Москву и Вильно! Меж тем, Великий князь Литовский достал из ящика стола небольшой кошель, звякнувший десятком новеньких серебряных рублей, и бросил его вестнику.

— Порадовал… Пока отдыхай.

Когда озадаченный сеунч спиной вперед покинул покои, Дмитрий убрал ладонь с упругого бедра своей ученицы, на котором под плотным шелком платья стремительно выцветал и рассасывался сине-багряный след от мужского сапога, и обыденным тоном известил сестру:

— Князь Черкасский преставился.

Едва не поставив кляксу на старательно выводимых строчках своего задания, Евдокия дрогнула губами. Но тут же опамятовалась и смогла удержаться от улыбки — более того, даже нахмурилась:

— Печально сие слышать. Большое горе… Особенно для князя Шуйского-Горбатого.

— Воистину. Он отписал батюшке, что его зять погиб от охотничьей стрелы какого-то лесовика-вогула, когда во главе своих воинов преследовал обоз с пушной казной сборщика налогов Кучум-хана.

Боярич Салтыков жадно слушал, впитывая каждый звук и стараясь понять отношение государя и его сестры к смерти царского деверя. По всему так выходило, что они и в самом деле огорчены… Надо же? Большой набег Димитрия Ивановича не взволновал, а о Черкасском — пусть и мимолетно, но опечалился. Чудны дела твои, Господи!