Готовься к войне

–  Я не хотел тебя обидеть.

–  Уже обидел. У меня есть деньги, Знаев. Может, я теперь богаче тебя. Мой бывший собрался эмигрировать. Куда - не говорит. Видимо, натворил делов и теперь - ноги в руки… Оставляет мне квартиру на Остоженке. Кстати, с высокими потолками…

–  Поздравляю, - бесстрастно сказал финансист.
– Но ребенка ты лучше роди от Жарова. Усиленно рекомендую. Красивый, умный, здоровья - вагон… А я - тощий, нервный и злой. Нелегко будет новому человеку с моим генетическим набором.

Он замолчал. Почувствовал, что прозвучало неискренне.

–  Звучит неискренне, - сказала Маруся.

– Ты за свой генетический набор горло перегрызешь. Я же вижу, как ты собой гордишься. Ты ведь у нас самый быстрый.

–  Это плохо?

–  Для тебя - хорошо. А других это пугает. Идешь себе спокойно, вдруг раз!
– мимо со свистом что-то проносится. Вздрагиваешь. Что такое? А это знаменитый Знайка. Самый быстрый человек. Промчался на пятой скорости… Вот и рыжая твоя так же испугалась. Ты ее за руку схватил - давай, малыш! помчимся вместе! прямо вдаль!
– а она пальчики выдергивает и головой мотает: нет, мне страшно, я лучше тут посижу… Ведь так было, да?

–  Как у нас было - это тебя не касается.

Чтоб не видеть стремительно багровеющего лица Маруси, он опустил глаза. На асфальте валялась пятирублевая монета; нагнулся, подобрал, дунул. Положил в карман. Тоже деньги.

–  Ах, не касается?
– грубо переспросила женщина и уперла ладонь в выставленное бедро.
– Тогда иди к черту, понял?

Из стоявших неподалеку машин на нее посматривали. Судя по всему, она это давно заметила. Сейчас начнется, подумал Знаев.

–  Что, не понял?! Уйди с глаз моих! Не желаю тебя видеть, никогда, ясно?

Мальчишка-мойщик, тощий азиат в насквозь мокрой фуфайке, возмущенно поднял густые брови. Человеку ислама трудно понять московских баб, способных громко бранить мужчину на людях.

–  И больше у меня не появляйся!
– азартно продолжала Маруся.
– А появишься - пинками выгоню! Ты сам себя проклял! Помрешь один, никому не нужный! Дикарь, животное, урод пещерный, от тебя никому никакой пользы нет! Лучше б ты разбился вместо друга своего! И чтоб год провалялся без движения! В гипсе, с ног до головы! Чтоб время появилось о жизни подумать! Всем вокруг себя голову заморочил! То у него война, то у него магазин, то у него потолки низкие! Все ты, дурак, знаешь - а самого главного не знаешь! МЕРУ надо знать, ясно?! Вот главное знание! Самое важное…

Положить это на музыку - получится хороший нервный блюз, подумал банкир. В миноре. С аскетическими барабанами и мягкой, мудрой басовой партией. А между короткими куплетами - два или три мелодраматических фортепианных аккорда.

–  Я тоже был рад тебя видеть, Маруся, - сказал он, кивнул прощально и двинулся к воротам.

Нырнул в сырой полумрак. Из глубины слышался рык Фокина - витиеватый мат, переложенный уголовным жаргоном рубежа восьмидесятых-девяностых. Утопающую в хлопьях пены машину обрабатывали в восемь рук. Банкир засмотрелся. Физический труд, выполняемый споро, со знанием всех мелких, экономящих силы хитростей (а их достаточно даже в профессии землекопа) не может не завораживать. Особенно если наблюдатель - сам не бездельник.

–  Быстрее!
– гремел толстяк, жестикулируя экономно, но предельно выразительно.

–  Не надо, - сказал банкир.
– Не торопитесь, пацаны.

–  Привет, - Фокин обтер о живот ладонь и протянул.
– Как ты сказал? «Не торопитесь»?

–  Да.

–  Заболел, что ли?

–  Вроде нет.

–  Тогда не ломай мне трудовой процесс.

Толстяк невзначай посмотрел на исцарапанный лоб Знаева.

–  Как дела?

–  Отлично, - грустно сказал банкир.
– Живу на всю катушку. Вчера побывал в аварии, сегодня - менты в офисе…

–  Справишься или помочь чем?

–  Справлюсь. Но деньги потеряю. Скажи, чтоб салон пылесосом почистили.

–  Много денег?

–  Неважно. И пусть полировку сделают.

–  Когда деньги теряешь - это плохо.

–  Мне все равно. Потерял, приобрел - неважно. Главное, чтобы машина была чистая. Очень чистая.

–  Согласен, - кивнул Фока.
– Пойдем кофе попьем.

–  Я не пью кофе…

В сырой конторе Знаев присел на стул, застеленный страницами, вырванными из интересного журнала, глаз уловил голые женские ноги, грудь с эрегированным соском, лицо - очень красивое, очень неинтересное. Вот Алиса, девочка с золотыми волосами, словно создана для глянцевой эротики, воплощение наивысшей сексуальности, однако работать хочет мозгами, а не задницей, упрямая, легкой дороги не ищет себе… Что же ты сделала со мной, зачем - вот так, вдруг, взять и спиной повернуться, сбежать в самый неподходящий момент, я ведь всего себя для тебя распахнул, как шкаф…

Ее надо вернуть, решил он. Любой ценой. За такую женщину полагается сражаться. Все войны - из-за женщин. Они сами нас подталкивают. Они мечтают, чтобы их завоевывали. Они желают влюбляться в воинов и поэтов, а не в менеджеров среднего звена.

–  А я от них уже отвыкать начал, - осторожно сказал Фока.

Банкир вздрогнул.

–  От кого?

–  От ментов.

–  Я тоже думал, что отвык.

–  Не менжуйся, - посоветовал Фока.
– Ты не бандюган, не шпана, они тебя прессовать не станут. А если закроют - братва не даст пропасть…

–  Учту.

Знаев прикинул, который час, и с удивлением понял, что внутренний хронометр не действует. Тоже явно последствия аварии, все-таки надо к врачу идти.

–  Скажи, Фока, - спросил он, немного застеснявшись, - у тебя бывало так, что ты вчера был в шоколаде, а сегодня на нуле? Ты падал когда-нибудь? С высоты - вниз? В течение суток?

–  Ха!
– Фока улыбнулся.
– Много раз. Это и есть жизнь. А ты, значит, на нуле? Упал с большой высоты?

–  Мой друг разбился. Моя девчонка сбежала. В мою контору пришли с обыском.

–  Друг жив?

–  С утра был жив.

–  Выберется. С божьей помощью… А девчонку новую найди.

–  Я не хочу новую.

Фока усмехнулся, едва заметно, особенной, горько-циничной, снисходительно-презрительной усмешкой человека, некоторое количество лет наблюдавшего небо в клетку.

–  «Хочу», «не хочу», - это не разговор.