Говоруны: Везучие сукины дети

— Я очень хочу… — сказала она, когда снова обрела возможность говорить, — я безумно хочу, чтобы это никогда не кончалось… Но это, наверное, было бы неправильно.

Я ничего не сказал, потому что еще не мог говорить. За ее прекрасным обнаженным телом, за блестящей от пота и страсти бронзовой фигурой, ловящей на себя последние отблески солнца, в море, ветер закручивал плотные темные тучи в хлысты смерчей. Гнулись черные конусы елей, светлым пятном скользил по надвигающейся тьме свет с маяка. Свет солнца блек, словно только что погашенная ртутная лампа. Какое сейчас время года, какой сезон застыл, запутался и навсегда замерз в Городе-минус-один? Мягкая зима? Позднее северное лето? Ранняя осень? Я в очередной раз попытался угадать, но почти сразу отказался от этой мысли.

— Знаешь… — она дышала часто, прерывисто, — я должна тебе еще кое в чем признаться…

— Не самое удачное время, по-моему?

— Как раз удачное… Понимаешь, Лейтенант… — ой, вот сейчас было больно — мне неприятно это говорить, но если ты думаешь, что после вот этого мы непременно поженимся и будем верны друг другу, пока смерть не разлучит нас, то у меня для тебя плохая новость…

— Дорогая моя, я провел последние месяцы в замаскированном под бар-мотель публичном доме — а это не лучшее место для целибата. С другой стороны, так удачно совместить работу и хобби еще, думаю, никому из Корпуса не удавалось…

— А-ах! Сволочь ты все-таки, Лейтенант! Я тут как бы пытаюсь выглядеть перед тобой циничной стервой, а вместо этого, получается, раскрываюсь с какой-то совершенно неправильной, сентиментальной стороны… Ладно! Знаешь, сколько у меня было парней в училище Корпуса?

— Во-первых… я, наверное, не назвал бы ту сторону, которая сейчас передо мной, такой уж сентиментальной. Во-вторых…

— Ах!..

— Тут согласен. И все-таки, раз уж ты настаиваешь… хотелось бы услышать детали тех омерзительных порнографических сцен в Училище, о которых ты недавно упоминала.

— А тебя это, я смотрю, заводит? Даже не отвечай, и так все понятно…

— Можно подумать, это не ты мне тут сейчас подмахиваешь.

— Неважно… так вот, тяжело там было учиться наивной неопытной девочке вроде меня… в день бывало иногда три-пять парней… ну ладно, в среднем все-таки трое…

— Одновременно, наверное? И все — карлики? Или, может, ушки там у них были кошачьи?

— Причем здесь карлики?

— А забавная картина получилась бы… что-то вроде Белоснежки и семи гномов…

— Извращенец!

— А то! И это я еще из лучших представителей Корпуса — представляешь, что там творится в плохие дни?

— Ох!.. И как после такого приличной девушке себе в глаза смотреть?

— Осмелюсь заметить, приличные девушки незнакомым мужчинам ноги на плечи обычно не закидывают.

— Незнакомым? Пяти лет тебе не хватило?

— Хм… Малознакомым тогда?

Она хихикнула и застонала.

—Лейтенант, такое дело, я сползаю… капот все-таки не очень приспособлен для…

— Понятное дело — рожденный ползать… А перевернись-ка, если не устала — перейдем в партер. Освежим твои навыки.

— Нет… тут другое… а-а-ах.! Как у тебя это получается?

— Годы тренировок, оглушающий успех у десятков благодарных поклонниц, как обычно. А может, дело в новой прическе. Рыжий цвет тебе не очень шел.

Потом мы долго лежали на все том же капоте и целовались. Небо, разгоняемое вершинами остроносых елей, теряло даже тот робкий отблеск, что имело раньше, наливаясь темной тревожной серостью. И серебристого светлого края на приближающемся фронте хмурых туч не было. Не было.

Запиликал телефон, что-то из оперной арии. Хотелось сбросить его со скалы, он был здесь полностью, на сто процентов лишним.

— Пора возвращаться, — сказал я, закончив короткий разговор. — Это Вю. Минут через сорок его роллс-ройсовское величество Бад изволят ожидать нас в привычном месте, чахлой лачуге, известной под именем бара «Сломанный сон». В кои-то веки у него появилась история, в которой могут поучаствовать все четверо — даже пятеро, если считать и тебя. Возможно, я ошибаюсь, но прозвучало слово «адская прогулка». Может быть весело.

— Вот так оно и бывает, — задумчиво сказала Алиса, продолжая лежать рядом и изучать темные хвосты ползущих по небу туч. — Живешь, словно плывешь кролем по бурному морю, и руки устали, и ноги не двигаются, и все морда в пене — это в лучшем случае — и вдруг шторм заканчивается. Падает штиль. И ты лежишь на волнах и думаешь — да вот же оно, счастье. Это купающееся в воде огромное солнце, это теплое блаженство, этот бриз… Ради такого и умереть не жаль, пускай оно и длится полчаса от силы.

— Ты мне льстишь… А что потом?

— Потом умираешь, конечно, — она пожала плечами. — Внезапная судорога, или акула, и переохлаждение, или еще что-нибудь… Да только один хрен — ты уже почувствовал это. Самое главное, после чего, как говорится, уже и смерть красна.

— И что это?

— Счастье, дурень, — она наклонилась ко мне. — Я пытаюсь сделать тебе комплимент, но ты, видно, слишком умен для того, чтобы это сообразить.

— В мое время, — чопорно сказал я, — комплименты делали так: «Ты классный парень». Или «Ты метко стреляешь, парень!» Или: «Ты неподражаем в постели, милый» — это если ситуация была такой же, как сейчас, например.

— Ты неподражаем на этом капоте, парень, — с серьезным видом сказала Алиса. — Плюс метко мечешь ножи и кидаешь палки. Королева в восхищении. Ты спас мою веру в человечество — сейчас мне снова хочется его защищать. То есть не сейчас, а чуть позже, но… ты понял.