Грач - птица весенняя

Глава VII ЗАСЕДАНИЕ О ВОЙНЕ

Седьмого февраля распубликован был манифест, предоставлявший в порядке особой, "высочайшей милости" политически неблагонадежным, состоящим под гласным надзором полиции (то есть, попросту говоря, без суда загнанным в разные гиблые уголки империи), возможность заслужить забвение прошлых своих вин добровольным вступлением в ряды действующей на Дальнем Востоке армии. Царь предлагал революционерам мир "на патриотической почве". Об этом беседы шли в кружках. И споры. Кое-где споры эти так обострились (а постарались обострить их меньшевики), что пришлось вопрос поставить на очередном заседании комитета.

Состоялось оно не на квартире Фохта (Фохт так и остался совершенно непримирим), а в мастерской известного художника, и раньше помогавшего деньгами и помещением. Мастерская была просторная, светлая, стены все увешаны картинами.

Заседание вел Грач. Сначала слушали сообщения с мест. В общем, они были радостны: народу в организациях прибавляется; множатся стачки. Правда, из Твери, с Морозовской ситценабивной фабрики, приехавший товарищ рассказывал невеселое-о том, как проиграна была стачка. То же случилось на Тверском машиностроительном. Но, в общем, революционное движение шло на подъем.

— Плохо подготовились тверяки, наверно. Стачка — она вся на выдержке: купца на крик не возьмешь.

— Нельзя сказать, чтоб не подготовлено, — оправдывался тверяк. — И я прямо скажу: можно б еще дальше держаться. Да меньшевики сбили: пора кончать, истощаем, на будущее ничего не останется.

— Научили! — вставил Козуба. — Жить так и надо, чтоб на завтра не оставлять, тогда на всю жизнь хватит.

Тверяк продолжал:

— Ну народ, известно, поголодал — уговорить не столь трудно, кончать-то всего легче.

Козуба собрал лоб в складки:

— Меньшевикам шагу нельзя уступать. Опровергать нужно.

— Опровергнешь! — безнадежно махнул рукой морозовец. — Меньшевики начетчики.

Густылев ухмыльнулся, довольный.

— С ним сцепишься… По рабочему здравому смыслу кажется вполне очевидно, к стенке прижмешь, а он тебя, как хорек вонючий, таким книжным словом жиганет… что сразу мне крыть нечем. Бес его знает, верно говорит или нет, ежели я книжки той не читал. Ну рот и заткнет. Что ты, дескать, понимаешь, неученый! А я, говорит, видишь ты… как это по-ученому?.. диа… диа…

— Диа-лек-тик, — подсказал поучительно Густылев.

Бауман улыбнулся:

— А ты ему скажи по-ленински: диалектика вовсе не в том, чтобы просовывать хвост, где голова не лезет.

Все рассмеялись дружно, кроме Густылева. На сегодняшнем заседании комитета он был, из меньшевиков, один. Это стало общим правилом с того времени, как большинство в комитете, хоть и небольшое — в два голоса всего, — перешло к ленинцам. Меньшевики посылали на заседания только одного кого-нибудь из своих, для того, чтобы быть в курсе событий. Сами они уже не работали. Ходили слухи, что они образовали свой особый, секретный комитет и организационную работу ведут отдельно.

— Нам книжники и не нужны, — хмурясь, сказал Козуба. — Нам такие нужны, которые дела делают. Верно, Грач?

— Верно в том смысле, — кивнул Грач, — что нам не нужны люди, у которых книги, теория от дела оторвать. А самая книга-теория, наука, — конечно нужна: без теории и практики нет. Учиться надо; вот и Козуба учится. Помнишь, Козуба, как перед первой стачкой почесывался? Сейчас небось не чешешься.

Ласковыми стали серые строгие глаза Козубы:

— Твоя работа, Грач. Твой выученик. Ну и, конечно, как ты говоришь: жизнь учит.

— В том все и дело, — кивнул Бауман. — В том все и дело, что жизнь учит. А учить она может только в нашем, только в ленинском духе, потому что правда жизни только в нашем, только в ленинском ученье. И учит жизнь и будет учить в действии.

Заговорил молчавший до того времени рабочий Семен. Металлист. С Листовского завода.

— Учит в действии, говоришь?.. А ежели действия нет? У нас, к примеру… Насчет войны меж собой все ропщут…

— Есть о чем роптать.

— До чего бьют! — откликнулся тверяк. — Подумать, и то страшно. Уж под самый Порт-Артур подвалились. Того гляди — возьмут… Вот-то сраму будет!

Козуба сплюнул:

— Не наш срам.

— То есть, как это "не наш"? — нахмурился тверяк, и лицо его стало сразу сухим и строгим. — Ежели нам…

— Нам?.. Пойми, птичья голова: в этой войне царизм бьют!

Подошла запоздавшая Ирина, тоже «комитетская» теперь. Грач провел и споров даже особенных не было: у Густылева духу не хватило возражать против баумановских доводов, так как хотя она молода, очень молода, но испытанная, со стажем, профессиональная революционерка и знает технику.

Ирина прислушалась и попросила слова:

— Действия вы хотите? Вот, в воскресенье большевистская студенческая организация устраивает демонстрацию против войны. Если бы поддержать ее выступлением рабочих…

Козуба посмотрел на листовца, листовец-на Козубу.

— А что?.. Это дело!

— Поднять московских рабочих на демонстрацию против войны? — повторил Бауман, рассчитывая в уме. — Пожалуй, в самом деле толк получится. Кто хочет высказаться, товарищи?

— Воздерживаюсь, — быстро сказал Густылев и поджал губы.

Опять переглянулись листовец с Козубой — металлист с текстильщиком.

— Времени до воскресенья мало. Поспеем ли?

— Должны успеть, — строго сказал Бауман.

Без достаточной подготовки выступать, конечно, нельзя: лезть в драку без подготовки — последнее дело. Но волокиту заводить тоже не порядок. Надо учиться по-боевому работать. В первую очередь пустим листовку. Текст сегодня же будет, об этом позабочусь. И сейчас же — в работу. В пятницу, не позже, будет отпечатано, — правда, Ирина?.. В тот же день распространим. Собрания по цехам-кружковые, а в субботу-общие. В воскресенье — выйдем. Сейчас в точности распределим, кто, куда и как.

— Воздерживаюсь, — повторил Густылев и встал.

Глава VIII РАСКОЛ

Наглухо, плотно завешены окна. На большом столе — не прибранные еще кассы, верстатки, в железную раму включенный набор, валики, краска. Ирина, стоя на коленях на полу, раскладывала пачками свежеотпечатанные прокламации, подсчитывая:

— На Прохоровку… Железнодорожникам…

Прозвонил звонок. Ирина подняла голову, выждала. Тихо. Ирина сдвинула брови, поперек лба легли жесткие, упрямые складки. Она потянулась к столу, поднимаясь с колен, выдвинула ящик, вытянула из него большой, тяжелый, не по руке, револьвер.