Град огненный

— Мне хватит. Проводишь?

— Так точно, господин офицер!

Я снова не поправляю юнца. Мне нравится его вышколенность и его расторопность. Чем-то похож на моего первого адъютанта. Из тех, кто полезет за командиром и в болото, и в огонь. Я оставляю его дежурить у палаты, а сам вхожу.

И все приподнятое настроение снимает, как рукой.

Доктор Поплавский… вернее — профессор Селиверстов, — зеленовато-желтый, спавший с лица, как неофит в первый год своего обучения. Голова забинтована. Переносица заклеена: перелом. Это явно дело не моих рук. Заслышав шаги, он приоткрывает набухшие гематомой веки. И смотрит сначала отрешенно, как слепой. Взгляд проходит сквозь меня, шарит по стенам, окрашенным в нежную зелень. Вправо. Влево. С трудом фокусируется на мне. Багровые от кровоизлияния белки выкатываются из глазниц. Одним резким движением доктор поднимается на постели, выставляет одеяло, как щит. В глазах плещется страх.

— Не кричите, — предупредительно говорю я. — Мы просто поговорим.

Он не кричит. Только судорожно сглатывает, сминая одеяло изуродованными пальцами. Два — на правой, как и говорила Майра. Но один все-таки на левой.

Я сразу перехожу к делу:

— Вы прикрыли меня. Почему?

Светило южноудельской психиатрии молчит, но постепенно успокаивается. Мышцы расслабляются. Голова падает на подушку. Он приоткрывает рот, выдыхая усталое «а-ах…» Кончик языка выныривает, обводит сухие губы.

— Во…

Знакомое слово. Его шепчет каждый раненый, будь то человек или васпа. Беру с тумбочки стакан и сажусь на край постели. Приподнимаю голову своему куратору. Он не сопротивляется, стукает зубами о стекло. Потом начинает пить. Жадно, захлебываясь, почти заходясь в кашле. Я отвожу руку, пережидая спазмы.

— Зачем… вы пришли? — хрипит наконец доктор, дрожащей рукой вытирает слезы. Задевает нашлепку на носу и охает.

— Получить ответы, — говорю я, возвращая пустой стакан на тумбочку.

— Я ответил… на все ваши вопросы.

— Но появились новые.

Доктор тяжело дышит. Страх уходит из его взгляда, сменяется безразличием. Не уверен, что это мне нравится больше.

— Вы ведь… пошли в полицию? — спрашивает Селиверстов. — После того как… ушли от меня?

Киваю. Нет смысла отрицать. Он знает.

— Да.

— С чистосердечным признанием?

Киваю снова.

— Вот и ответ, — шепчет он.

— Не понимаю.

Разбитые губы доктора кривятся в усмешке.

— Совесть, — поясняет он. — Это тоже признак души.

— Не начинайте! — обрываю я и встаю с постели.

— Как хотите, — не спорит Селиверстов и прикрывает глаза. — Но это так. Я столько сил… положил на это… когда прорастают зерна… разве я вправе вытаптывать всходы?

Он заговаривается, погружается в дремоту. До скрипа стискиваю зубы. Еще не время. Давай же, ну! Говори со мной!

— Говорите, профессор Се-ли-верстов! — я встряхиваю его за плечо. Он медленно моргает. Взгляд — мутный, больной.

— Давно так… не называли.

Кривится, словно прежнее имя доставляет ему боль. Ничего. Для меня оно тоже болезненно. Когда в твоей голове запущена часовая бомба, названная в чью-то честь, быстро теряешь пиетет к этому человеку. Каким бы гением он ни оказался.

— Знаете, — говорит он. — Вы все-таки… моя неудача. Не первая, но… надеюсь, последняя. Я не виню… вас. Двойка ученика… это еще и двойка учителя. Возможно, когда-нибудь… мы продолжим работу… но не сейчас… вы понимаете?

— Да, — отвечаю ему и повторяю, не зная, что еще сказать. — Да…

Селиверстов смотрит мимо меня и в сторону. Ненавидит ли меня сейчас? Боится ли? Не думаю. Я просто чувствую, как между нами вырастает еще одна стена. Сходная с той, что недавно выросла между мной и Майрой. Возможно, я пожалею об этом. Потом. Сейчас я вспоминаю раскуроченный телефон в кабинете доктора и спрашиваю:

— Вы знали, что вас выслеживают?

— Нет…

— Если телефон прослушивался, вы давно были на крючке, — жестко отвечаю ему. — И вы, и все ваши пациенты. Включая Пола. Включая меня.

При упоминании о Поле живот омывает огненной волной. Но это не тот огонь, подпитываемый страстью рыжей Майры. Этот огонь питает ненависть и злоба. Пол узнал не только секрет краденых автомобилей. Он узнал нечто большее — секрет потайной лаборатории пана Морташа. И, узнав его, вынес себе приговор.

— Кто напал на вас, профессор? — спрашиваю. — Я знаю, их было двое.

— Двое, — отрешенно повторяет Селиверстов. — Я не видел, кто… Оба в масках. Таких трикотажных, с прорезями для глаз.

— Вы узнали их?

— Откуда? — удивляется доктор. — Они… ничего не спрашивали. Просто били… и все. Странно?

— Они хотели подставить меня, — усмехаюсь. — Почти удалось.

Селиверстов кивает, смежая набрякшие веки.

— Один из них… испугался, когда увидел иглы. «Хреновы осы». Так он сказал. У него был странный голос… с акцентом.

Я замираю, переспрашиваю:

— С каким акцентом?

Доктор думает, дыша глубоко и ровно. Опять задремал? Я наклоняюсь, чтобы встряхнуть его за плечи, но Селиверстов отвечает:

— С загорским. Да… это загорский акцент… И второй сказал: «Заткнись».

Выпрямляюсь. Все волоски на коже встают дыбом, будто я прикоснулся к высоковольтному проводу. Так иногда бывает, когда стоишь очень близко к разгадке. Или к опасности. Что в моем случае одно и то же.

— Последний вопрос, — говорю я. — Как можно обойти вашу блокаду?

Селиверстов дергается на постели, судорожно сминает одеяло.

— Можно, — бормочет он. — Наверное… если очень захотеть… но вы ведь не хотите, правда? Вы не станете…

Не важно. Это уже не важно. Я направляюсь к выходу, и в спину летит лихорадочный шепот:

— Я буду ходатайствовать… о помещении вас в стационар…

— Конечно, — спокойно отвечаю я и закрываю за собой дверь.

Чуть позже, профессор. Если для меня будет какое-то «позже».

8 мая

Утром пятницы я вкалываю себе остатки препарата АТ и снова собираю васпов. На этот раз у городской свалки, где работает Франц. Я даю описание загорца Аршана и его начальника Вацлава — мастеров, с которыми работал Пол.