Град огненный
Шрифт:
Торий лежит за гаражами, ничком в бурьяне. Без куртки и без ботинок, зато живой. От мертвого несло бы гнилью, а не ядреным сивушным духом. За моей спиной лепечет бывший неофит:
— Вот так он и лежит с утра, господин преторианец. Я тут мусор прибирал. И вот… Подошел — живой. Уже хотел скорую вызывать.
— Не нужно пока, — бросаю через плечо, и лезу в бурьян, чертыхаясь и цепляя репьи штанами. Из-под ноги выкатывается пустая бутылка.
— Вик! — зову его.
Не реагирует. Лицо мертвенно бледно, губы приоткрыты. Сколько он тут провалялся? Присаживаюсь на корточки, прислушиваясь к дыханию.
— Вставай, пьянчуга! — тормошу его и бью по щекам. Торий всхлипывает, бурчит что-то под нос. Голова мотается по прошлогодней траве, в спутанные волосы набились репьи.
— Вставай!
Растираю ему уши и щеки. Торий пускает слюну, отмахивается:
— Бр-рысь! Оса, кыш!
Узнает. Очнулся, зараза. Жалею, что рядом нет канавы, куда можно бы макнуть его головой.
— Я тебе покажу и брысь, и кыш!
Встряхиваю за ворот. Виктор икает и открывает глаза — мутные, покрасневшие. Выглядит не лучше, чем после пыток.
— Оставь, — шепчет он. — Сдохнуть… хочу…
— И не мечтай, — снова встряхиваю его, не позволяя провалиться в беспамятство. Торий загребает горстью сухую траву и швыряет в меня.
— Оставь… г-говорю! Пшел!
— Оставлю, когда домой привезу, — и кричу неофиту, отирающему гаражную стену: — Вызывай такси! Деньги вот…
Протягиваю купюры. Проверять у Тория бесполезно: наверняка стащили вместе с ботинками и курткой. Хорошо, штаны на месте. Неофит забирает деньги и скрывается за гаражами. Расторопный малый, дельный бы солдат получился.
— Не поеду… никуда, — бормочет Торий. — Друзья мои где? Петер… Макс…
— Смылись Петер и Макс, — отвечаю, ныряя Торию под руку. — Обокрали. В следующий раз выбирай, с кем пить.
— А? Не-ет! — убежденно тянет Виктор и валится на меня. — Они… правильные мужики! Не то, что…
Икает, так и не договаривая фразу. Я не жду продолжения, пытаюсь выволочь Тория из бурьяна. Он шатается, цепляется носками за репейник. А время бежит. Я кожей ощущаю, как струится мимо нас, секундами оседая в придорожную пыль. Что там с загорцем? Ушел или нет?
— Домой поедешь, — цежу сквозь зубы. — Тебя жена обыскалась.
— Лиз-за, — выдыхает Торий. Перегаром разит наповал. Хоть самому закусывай. — Зачем я ей… такой?
— Ничего. Проспишься — как новый будешь.
Торий надсадно смеется, заходится в кашле, почти пригибает меня к земле. Я вспоминаю, как тащил его из разбомбленного Улья, и не мог оставить тогда. А сейчас не могу тем более.
— Моя работа… дело всей жизни, — хрипит Виктор. — Все к чертям собачьим! Все под откос! Смеются теперь… надо мной. Пальцем тычут: глядите! Вор! Предатель! А меня самого… предали… никому нельзя доверять! Правильно, оса? Спасибо тебе за науку!
— И тебе спасибо, человек, — отзываюсь я и останавливаюсь, чтобы отдышаться. — У тебя тоже есть, чему поучиться.
— Ч-чему? — он отстраняется, пытаясь заглянуть мне в лицо.
— Как признавать ошибки. И исправлять их.
Он щурится с недоверием. Осунувшийся, небритый — совсем как тогда, на болотах. Правильно ли я поступил, клюнув на приманку лучшей жизни? Правильно ли поступаю сейчас? Не будет ответа. Никто не примет
решение за меня, и я продолжаю говорить так доверительно и спокойно, как только могу:— Тебя я больше в осиные разборки втягивать не стану. И опровержение дам. Не рухнет твоя карьера. Обещаю.
— Откуда… знаешь?
— Знаю, — твердо произношу я и усмехаюсь: — Ферзь я или кто?
Конечно, я мог бы рассказать о встрече с Поличем. И о том, что дубликат украденных материалов о Четвертом эксперименте отправлен курьером в рабочий кабинет Тория. А, может, о том, что скоро мы найдем доказательства незаконных делишек Морташа, и тогда он за все ответит… Но Виктор явно не в том состоянии, чтобы выслушивать мои откровения.
— Ты много сделал для васпов, Вик, — говорю я. — Действительно, много. Но дальше мы сами. Пора вылезать из лабораторий и чужих дис-сер-таций.
— Сами… хреново справляетесь, — бурчит Торий.
— Дай нам последний шанс.
— Что-то мне подсказывает, я пожалею об этом, — ухмыляется он.
Я вытираю рукавом лоб и гляжу в сторону, прислушиваясь к шуму автомобильных шин. Тревога гложет изнутри, и в этот раз мы не имеем права проиграть.
— Возненавидеть меня всегда успеешь, — отвечаю я. — Но ты столько раз говорил, что мы живые. Что мы почти люди. А ведь люди ошибаются. Совершают нелогичные вещи. И разыскивают по всему городу загулявших друзей.
Он прыскает от смеха, икает и прикрывает ладонью рот.
— А теперь… пожалуйста… — прошу я. — поехали домой. Лиза ждет.
Такси выруливает из-за поворота. Я крепче перехватываю Виктора, но он упирается мне в грудь, спрашивает:
— По-годи… скажи… ты ведь был с ней?
— Был с кем? — уточняю я.
— С Лизой… тогда… ты спал с ней?
Он смотрит настороженно, пытливо. Три года прошло, а он все помнит? Спрашивал ли когда-нибудь у жены о том, что случилось? Вряд ли. То была душная и жаркая осень, нещадно палило солнце, и я кипел изнутри, мучимый жаждой крови. Я пришел за Лизой, чтобы дать ей силу и власть Королевы васпов. Но на самом деле мной манипулировали, я потерял контроль, и животные инстинкты взяли свое.
— Не успел, — говорю я, наблюдая, как пыль летит из-под колес притормаживающей машины.
— Врешь? — выдыхает Виктор.
Качаю головой.
— Нет. Ты пришел вовремя.
Виктор щурится, стискивает кулак, держит на весу, потом опускает руку.
— Ты чуть не изнасиловал мою жену, сволочь.
Извинений никогда не бывает достаточно. Чтобы все принять и простить, нужно время. И доверие, пожалуй.
— Я был зверем тогда. Прости.
— А сейчас? — спрашивает Виктор. — Сейчас кто?
Хотел бы ответить, да не знаю. Профессор сникает, отводит глаза. Нижняя губа дрожит, но злости нет. И ненависти тоже. Может, он и злился потому, что не мог ненавидеть?
На счастье, с заднего сиденья такси срывается неофит и, подбегая ко мне, подхватывает Виктора под другую руку.
— Поедешь с ним, — говорю пацану. — Сдашь лично жене.
— Так точно, господин преторианец! — чеканит он.
Мы вдвоем дотаскиваем профессора до машины. Водитель смотрит неодобрительно, но молчит. Полагаю, с ним уже договорились и рассчитались. Торий заваливается на сиденье, но дверь закрывать не спешит.