Град Петра
Шрифт:
Большой город. Остров — вытянутый петлёй на плане — стягивает семь тысяч двести семьдесят восемь дворов, заполнен до отказа. Второй Петербург... Цифра внушает доверие, царь доволен.
А собор в цитадели? Отменит... Напрасно трудились...
— Славно! Пускай Европа поглядит — вон куда мы бушприт выставили! Знать, не робки, знать — силу имеем. И гостям рады... Коммерсант не глуп, живо на ус намотает, где ему товар сложить. Сюда брести, песок скрести, либо на Котлин, по глубине. Ты-то соображаешь, мастер?
Одного согласия мало — изволь радоваться. Досада прольётся в письме.
«Это чистейшая прихоть. Царя ничто не остановит. Он уже живёт
Вскоре Доменико прочёл указ. 16 января 1712 года царь повелел заселять Котлин под страхом суровых кар. Отправить в первую очередь тысячу дворян, пятьсот лучших купцов и сто средних, тысячу ремесленников. Правда, не теперь, а тотчас по окончании войны. Мир кажется близким царю, как всё желанное.
Понятно, архитекту не сидеть сложа руки в чаянии мира. Готовить Котлин, всячески поспешая. И отнюдь не ослаблять смотрение на островах невских. Храм Петра и Павла и прочие дела не забывать.
Столица ширится. Цепочки домишек разбежались по берегам, у воды стало тесно. Где посуше, там загустели слободы. Сами собой возникли площади — рыночные либо перед церковью. Стихия, которую надобно укротить. Но как? Не один час архитект и царь проводят над картой, добиваясь ответа. Проблема коренная — дороги. Столицу питают внутренние российские области: хлеб идёт с юга, лес с востока, из-за Ладоги. Прибалтика не оправилась от военных невзгод, от чумы, но будет кормить и она. Три дороги — и сходятся они, как ни прикидывай, к левобережью Невы.
Из них важнейшая — южная. На Новгород и далее — на Москву. Проторённая башмаками пехотинцев, колёсами пушек, копытами драгунских да казачьих коней. Укатанная ныне возами с сеном, с мукой, капустой и живностью всякой, исход имеющих у базара, что возле Адмиралтейства.
Пётр взял перо, взмахом выпрямил улицу, петлявшую в застройках, рассёк десятка два усадеб. Вынеслась за город чёрная стезя — скорее чтоб, короче до большака. Лес тут — жалко его, зато першпектива.
— Шведов выгоним в лес. Завтра же...
Время, время... К весне блеснёт просека — будущий Невский, один из трёх расходящихся на плане лучей. В конце его новая башня — монастыря Александра Невского. Основанный несколько лет назад на месте битвы сего витязя со шведами, он покамест деревянный.
— Тебе делать, мастер!
Не забывать и храм в цитадели. Пусть будет... Того, кто пожалует дорогой приморской, встретят две башни слитно — адмиралтейская и соборная, а потом разойдутся — точно как маяки перед штурманом, который ведёт судно по створам.
Слава богу — уцелел собор!
А камня нехватка. Но и дерево взрастает в цене. Довольно бревенчатых изб, довольно пятистенок — царь запрещает. Дома ставить мазанковые. Уже немало таких — костяк из древесины заполнен глиной, гравием, галькой, булыгой, снаружи побелён, а брусья на этом Фоне чёрные, словно экзерсис по геометрии. Запестрит столица по-немецки, по-голландски, прежде чем оденется в камень.
«Пленные свалили толстую сосну, и я видел лицо царя в этот момент. Он испытывал живейшую боль. Он погладил ствол, как будто просил прощения. Не дай бог губить зря — хоть годовалое деревцо, хоть куст. Недавно попались двадцать мужиков и один полковник. Все были наказаны плетьми».
А Фонтана язвит:
— Плеть нависла и над тобой. Берегись!
А потакать кичливому сановнику —
разве лучше? Меншикову поблажка, ведь дворец его уже сейчас здание общественное, место празднований. Роскошь личная не дозволена даже царевичу.Алексей и Шарлотта приедут в следующем году. Где их поместить? Архитект заикнулся о дворце. Пётр потемнел.
— Ещё чего? Поживут в избе.
Деятельность сына в Польше, видать, неугодна. Однако у принцессы, вероятно, солидная свита. Маленький Вольфенбюттель самолюбив.
Доменико спорил, царь уступил. Ну не изба, так несколько срубов вместе. Царь продиктовал:
— Светлица с перерубом да ещё три светлицы... Сени да подклет для провианта... Три печи...
Дом такой нашёлся готовый — на Городовом острове. Раздражение не прошло — царь в тот день обрушился на знатных.
— Превыше всего я ценю старание и честность. Качества, кои среди высших редки.
И эти слова переданы в Астано. К ним прибавлено:
«Его величество сознает опасность. Он не желает отдавать созидание столицы на волю алчности и фамильных притязаний».
До утра светили окна Зимнего царского дома. Наперекор февральской вьюге гремела музыка. Свадьба Петра и Екатерины свершилась, о чём велено сообщить всенародно.
За столом, рядом с Апраксиным, с Шереметевым, земляки царицы, рижские купцы.
К весне супруги переедут в Летний дом. Работы самые необходимые спешно заканчиваются.
«Московский боярин, — пишет Доменико, — счёл бы это жилище бедным. Входящий ожидает увидеть широкую парадную лестницу, но встречает стену. В будущем на нём предстанет Минерва, вырезанная на дереве. Сбоку — простая узкая дверь и столь же простая лестница, подняться могут лишь два человека в ряд».
Комнаты небольшие. Жильё царя ничем не отличается от европейского купеческого средней руки. Разве что Пётр выставит для обозрения гостей разные диковинки натуры, купленные в Голландии.
Лепного декора, задуманного государем, на доме пока нет. Мастер отыскался как будто. Немец Андреас Шлютер [73] — ваятель, художник и зодчий. Служит у короля Пруссии, но, слышно, не поладил там и склонен ретироваться.
Солдаты бережно вносят картины — большей частью голландские морские пейзажи. Что более, кроме моря, способно усладить зрение царя!
73
Шлютер Андреас (ок. 1660—1714) — немецкий архитектор и скульптор, виднейший представитель немецкого барокко; по приглашению Петра I с 1713 г. работал в Петербурге.
В кабинете его — высокие, до потолка шкафы. Заполняются библиотекой. Царевна Марья зашла, любопытствуя, и осудила брата — божественного-то малость! Царский шут, спившийся князь Шаховской, тотчас отозвался. Ходит, раскрыв атлас, гнусаво тянет:
— Святой географии, да преподобной геометрии, да пречистой гистории чте-е-ни-е-е-е!
Получил от царя щелчок по лбу и взвыл. Издеваться над науками не сметь! А книги прибывают. Изделия разных печатных станков, из разных наций, приобретённые царём и послами России, трофейные, дарёные. Расположить надо по предметам, кои трактуются. Что ж, на это сил не жаль. Доменико вместе с Земцовым задерживаются вечерами, разбирая главное царское сокровище.