Граф Никита Панин

Ехал в Москву и Захар Григорьевич Чернышов. Корпус его только что пришел в Петербург — обманом, хитростью, интригами вызволили этот корпус из-под команды Фридриха, и сразу после этого, едва корпус добрался до своих, Екатерина расторгла договор с Пруссией. Но войну не продолжила, — хватало дел по внутреннему устройству империи, да и средств для ведения войны уже не собрать…

Собрались ехать и Никита Иванович с цесаревичем Павлом и целым штатом лекарей.

Павел за последнее время стал часто хворать. Незадолго до отъезда в Москву был созван даже консилиум — гоф–медик Крузе представил ему подробное описание болезненных припадков Павла и методы лечения. Крузе засвидетельствовал перед всеми коллегами, что уже с самого рождения цесаревич был подвержен особым припадкам, зависящим от накопления кислот в желудке, потом его стали тревожить опухоли желез, переходившие иногда в нагноение. Иногда он страдал от рвоты, чаще — от поноса. Медики измыслили рецепт для лечения цесаревича. Крузе назначен был сопровождать Павла в Москву.

Не успели сделать несколько верст, как у ребенка начался лихорадочный припадок. Никита Иванович приказал остановиться и дать отдых цесаревичу. На этой остановке их догнала Екатерина, и Никита Иванович посоветовал ей ехать потише. Но Павлу стало лучше, его одолевала только слабость, и встревоженная Екатерина решила продолжать путь……

Во втором докладе Панин сообщил о новом припадке, Екатерина ответила Никите Ивановичу письмом:

«По–видимому, мне уже его высочества не дождаться к въезду моему в Москву. И для того вы не спешите ездою, а, смотря по обстоятельствам, продолжайте ваш путь. До четверга я, однако ж, дожидать буду и в пятницу, конечно, въеду в город. Потому что мне никак дале дожидать невозможно»…

Никита Иванович сидел у постели больного ребенка и со страхом ждал выздоровления. Он клал ему на лоб руки, крестил, целовал головенку и то ли от ласковой руки воспитателя, то ли от снадобий медиков, но Павлу стало легче и на въезд матери в город он не опоздал. Вместе с каретой цесаревича ехали и Маша с Петром Ивановичем в неизменном дормезе, удобном и уютном.

Екатерина не раз бывала в Москве — и великой княгиней, и еще принцессой Цербтской. Она никогда не любила этого города — нравы грубые, скученность невероятная, грязь и вонь. Теперь же она не узнала Москвы — длинные скучные заборы убрались в зелень лапника, стены домов всё увешаны коврами, балконы задрапированы разноцветными материями, на перекрестках воздвигнуты легкие галереи, а вокруг — несметные толпы народа, разряженные, приветливые, радостные. Звон колоколов, гул народных, приветствий, гром пушек встретили императрицу и провожали до самого Кремля. По всему пути двумя шпалерами стояли войска.

Екатерина, радостная, улыбающаяся, ехала в открытой коляске, окруженная блестящей свитой и конногвардейцами …

Московская знать приветствовала императрицу радостными кликами и восторженным «ура!». Однако к их нарядам императрица отнеслась с большим неудовольствием и сразу же после торжеств объявила официально: «Сим от коммерц–коллегии российским и иностранным купцам объявляется, чтоб они золотых и серебряных парчей и кружев из-за моря боле не выписывали и не вывозили, потому что через год от дня высочайшей ея императорского величества коронации золотые и серебряные парчи и кружева носить заказано будет».

Московская и петербургская знать разорялась на этих кружевах и серебряных да золотых парчах.

На следующий после въезда Екатерины день к восьми утра все войска собрались в Кремле и выстроились около Успенского, Благовещенского и Архангельского соборов. Места для зрителей, все крыши и валы были усеяны народом.

Трубы и литавры возвестили о начале торжества. Из внутренних покоев Кремля императрица перешла в большую аудиенц–камеру, куда уже принесены были все регалии. Духовник ее, отец Федор, протопоп Благовещенского собора, окропил путь процессии святой водой. Едва только вступила она на Красное крыльцо, раздался колокольный звон и началась военная салютация, «а во всем народе учинилася тихость и молчание».

Императорскую мантию Екатерины поддерживали шесть камергеров, а конец мантии нес обер–камергер граф Шереметев.

Духовенство встретило Екатерину на паперти собора. И снова митрополит Московский кропил святой водой ее путь, а архиепископ Новгородский поднес к губам императрицы крест для целования.

Двадцать архиереев, тридцать пять архимандритов и множество других духовных сановников сопровождало Екатерину в церковь. Ангельский хор певчих тонко и стройно вытягивал псалом «Милость и суд воспою тебе, Господи».

И под это удивительное пение Екатерина вошла в собор, приложилась к иконам и прошла к императорскому креслу.

Священнодействие началось. Екатерина надела на себя порфиру. Обер–гофмейстерина графиня Воронцова и гофмейстерина Нарышкина оправили порфиру и ленту ордена святого Андрея Первозванного. Генерал–фельдмаршал граф Разумовский и генерал–адмирал Голицын на золотой подушке поднесли императрице горевшую золотом и бриллиантами корону.

Торжественно приняла Екатерина корону, показала ее народу и медленно возложила на себя. Тотчас началась снаружи собора пушечная пальба.

Священники начали торжественную литургию, и все ее продолжительное время Екатерина стояла на троне в короне, со скипетром в правой и державой в левой руке.

Новгородский преосвященный помазал ей елеем лоб, а затем Екатерина сама вошла в царские врата и, подойдя к престолу, сама приобщилась из потира святых тайн.

В том же полном облачении она прошла в Архангельский и Благовещенский соборы и прикладывалась к святым мощам. По всему пути из собора в собор «метаны были в народ золотые и серебряные жатоны»…

В Грановитой палате Екатерина, согласно этикету, на троне «под балдахином кушать одною своею персоною изволила».

Со всех сторон стояли самые высшие сановники государства, а кушанья вносились двумя полковниками, и ставил их на стол гофмаршал Измайлов «с преклонением колен». Каждое блюдо сопровождалось двумя кавалергардами с салютами.

Духовенство, придворные чины и все знатные особы обоего пола стояли вокруг трона, пока императрица не повелела им сесть за столы, приготовленные в той же Грановитой палате. Во время обеденного стола звучала с хоров вокальная и инструментальная музыка.

Маша и Петр Иванович с изумлением и восторгом наблюдали всю роскошную церемонию, а вечером ходили по двору Кремля и любовались удивительной иллюминацией. Со всей Москвы сбежался народ посмотреть «огненное позорище». Весь московский дворец, публичные здания и особенно колокольня Ивана Великого сияли огнями. Иллюминация так сверкала, что становилось светло, как днем.

На другой день под окнами Грановитой палаты на Ивановской площади забили фонтаны красного и белого вина. Вокруг фонтанов лежали жареные быки, всякая живность, хлеб. Из окон Грановитой палаты бросали в народ серебряные и золотые жетоны…

Целую неделю продолжались торжества по случаю коронации. Балы и куртаги, обеды и концерты, аллегорические представления. Всего не пересмотришь, всего не перечтешь…

На улицах города стояли резные столы с угощением для народа — жареные быки, живность, хлеба, из позолоченных и посеребренных бочек разливалось пиво и меды, для нищих — столы с различными яствами. Каждого нищего оделяли и деньгами…

Фейерверки, театральные представления, балы и маскарады у частных лиц, которые императрица почтила своим присутствием…