Граф Орлов

Я слушал эти россказни со всей серьёзностью, хотя порой едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Верила ли она сама в то, что говорила, не знаю, но видал я одного актёра, который представлял на сцене Цезаря и так заигрался, что и в жизни начал себя вести как Цезарь; закончилось для него это плохо: зарезать его, не зарезали, но побили изрядно...

Впрочем, должен признаться, что рассказывала княжна бойко и была при этом весьма мила; даже недостатки свои она была способна в достоинства обращать - так, несколько кося глазами, она, чёрт его знает как, делала это привлекательным. Мне и притворяться не надо было, что я ею увлечён: она взаправду меня привлекала, и с каждым разом наши встречи становились всё интереснее.

Со своей стороны, я также открыл ей кое-какие подробности своей жизни, что ещё более усилило близость между нами. В самое короткое время мы так сошлись, что повсюду стали появляться вместе; я купил золочёную карету, в которой возил её на балы, маскарады, в театры и прочие увеселения; шла молва, что граф Орлов без ума от "принцессы Владимирской" и готов ради неё на всё.

***

– Но готов ли я был на всё?
– проговорил граф, задумавшись.
– Нет, себя обманывать нечего! Самое большее, на что я мог решиться, это оставить службу и жить с Елизаветой приватно, ни на что не притязая. Однако она на это готова не была: когда мы уже вовсе близки стали, и она явной любовью ко мне воспламенилась, мечтаний своих о короне и тогда не оставила.

Лежим мы как-то в постели; Лизанька ко мне прижалась, ластиться, как котёнок, всякие слова о любви шепчет, а потом вдруг говорит:

– Алёшенька, а флот тебя не подведёт?

– А если и подведёт, что с того?
– отвечаю.
– Один корабль для графа Орлова всегда найдётся; сядем мы на него и уплывём далеко-далеко, на край света. Совьём себе гнёздышко и будем жить в любви и согласии. Разве плохо?

– Неплохо, - вздыхает она, - но недостойно графа Орлова и наследницы престола российского: мы птицы высокого полёта, нам простого воробьиного счастья мало. Кто не дерзает на великое, тот и малого не заслуживает.

– А не боишься?
– спрашиваю.
– Худо ли, бедно ли, но до сих пор ты без опаски жила, а нынче по самому краю пропасти решила пройти. Свалишься, костей не соберёшь.

– Ты же ходил по самому краю, - возражает она, - и вон как высоко взобрался! Магометане верят, что в рай можно пройти только по тонкому волосяному мосту; кто сможет пройти, тот и обретёт блаженство.

– Слыхал я это, - отвечаю, - но не каждому в рай пройти дано: у кого грехи тяжёлые, тот непременно свалится.

– Екатерина же не свалилась? А уж у неё-то грехов хватает, - продолжает она спорить.

– Однако она не в раю, - не сдаюсь и я.
– Видела бы ты, как она всего боится; на людях хорохорится, а останется одна, плачет от страха - мне Григорий рассказывал. Вот и старается спрятаться за мужскую спину: какой-никакой, лишь бы мужик при ней был... Ест и пьёт она сладко, и живёт пышно, как сама царица Семирамида не жила, - но какой же это рай, когда вся жизнь ужасом наполнена?

– А я не такая!
– дерзко отвечает Лизавета.
– Я не боюсь: надо будет, пройду по волосяному мосту! А если пошатнусь, мне граф Орлов поможет - ведь ты поможешь мне, Алёшенька?

– Помогу, - говорю, а самому тошно от таких разговоров делается. Вот так бы и скрутил эту глупую девицу, засунул в трюм, и увёз куда-нибудь в Патагонию, подальше от России и матушки-императрицы! Сама лезет в силки, неразумная, - мне и делать нечего не надо: жди лишь, когда они захлопнутся...

Да, мысль о короне российской крепко в её голове засела: всё поляки проклятые - они Лизаньку накручивали! Сидит она как-то утром, причёсывается, смотрит на себя в зеркало и с важным видом рассуждает:

– Когда я царицей стану, в России совсем другая жизнь пойдёт. Законы будут справедливые, а судьи честные; лихоимство и взяточничество я искореню; народ вздохнёт свободно и будет жить в полном достатке. Не силой, а правдою станет сильна Россия, и все будут гордиться своей страной... Екатерина земли прихватывает: Польшу разделила, Крым себе забрала, у киргизцев, и у тех степи отняла - а какая в том польза? Народ хуже жить стал. Нет, при мне всё будет по-другому: на своих землях надо обустраиваться, тогда нас не бояться, а уважать начнут... Я русская, - не то, что эта немка Екатерина, - душу народа русского я вполне понимаю.

– Где ты её понимать-то выучилась?
– не сдержался я.
– С малых лет в России не была.

– Так что с того?
– обожгла она меня взглядом.
– Всё равно я русская, до кончиков ногтей русская! Меня народ полюбит!

"Какая ты русская, когда под чужую дуду пляшешь!
– хотелось мне её сказать - Жизнь в России, конечно, не мёд, а бывает и горше полыни, но мы уж сами как-нибудь разберёмся; заграничных благодетелей нам не надо".

Не сказал, промолчал, а может, и зря... Однако вряд ли она одумалась бы, - хоть и любила меня Лизанька, но честолюбие у неё сильнее любви было.

***

– В конце зимы пожаловал ко мне де Рибас, - продолжал граф.
– Улучил время, когда Елизавета поехала с визитом к тосканскому герцогу: её итальянцы теперь вовсю чествовали - как будущую российскую императрицу уже почитали.

– Птичка, кажется, попалась в клетку, осталось захлопнуть дверцу, - сказал де Рибас.
– Её царское величество императрица Екатерина прислать изволила секретное предписание, чтобы самозванку скорее доставили в Россию, но это должно быть произведено безо всякого шума.

– Из пушек, стало быть, не велит палить?..
– говорю.
– Ну и каков же ваш план?

– Вы взойдёте с самозванкой на русский корабль, и там она будет незамедлительно арестована. Я привёз вашему сиятельству письмо от английского консула Джона Дика, в котором он пишет о конфликте между русскими и английскими матросами; консул просит ваше сиятельство немедленно прибыть к эскадре, дабы уладить этот конфликт. Есть все основания полагать, что "принцесса Владимирская" поедет с вами - удобный случай, не правда ли?
– улыбается де Рибас.

– Далеко пойдёшь, Осип Михайлович, - отвечаю я ему.
– Вижу, что матушка-императрица в тебе не ошиблась.

– Питаю надежду, что императрица не ошиблась и в вашем сиятельстве, - смотрит он на меня испытующе.

– Отпиши её величеству, что граф Орлов исполнит свой долг, - сказал я.
– Ступай!..

В ту ночь меня бес искушал: как наяву видел я его мерзкую рожу и слышал прельстительные речи.

– Опомнись, пока не поздно, опомнись! Не выдавай Елизавету!
– нашептывал он мне.
– Тебе уж под сорок, а ты один, как перст. Девок и баб около тебя немало грелось, а Елизавета сама тебя пригрела - чего тебе ещё желать на пороге старости? Мир большой и родственную душу в нём найти непросто, а ныне вот она, твоя родственная душа! Не о такой ли женщине ты мечтал - вы с ней будто из одного теста замешаны; упустишь, больше такую не найдёшь! Чего тебе надобно, глупец, - до конца дней своих счастлив будешь!