Графиня де Шарни (Часть 3)

– Не все люди подобны графу де Шарни!

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, государыня, что, к сожалению, одним из гибельных предзнаменований падения королей оказывается то, что они отдаляют от себя людей, которые связывают с ними свою судьбу стальными узами.

– Я не удаляла от себя господина де Шарни, - с горечью возразила королева.
– Господин де Шарни сам отдалился от меня. Когда королей преследуют беды, не находится достаточно прочных уз, чтобы удержать друзей. Жильбер взглянул на королеву и укоризненно покачал головой.

– Не клевещите на господина де Шарни, государыня, не то кровь обоих его братьев возопит из могил, что королева Франции неблагодарна!

– Сударь!
– возмутилась Мария Антуанетта.

– О, вы сами прекрасно знаете, государыня, что я говорю правду, - ответил Жильбер.
– И вы знаете, что в день, когда вам действительно будет угрожать опасность, господин де Шарни окажется на своем посту, и это будет самый опасный пост. Королева опустила голову.

– Послушайте, - раздраженно бросила она, - я надеюсь, вы пришли сюда не затем, чтобы говорить со мной о господине де Шарни?

– Нет, государыня. Но иногда мысли, подобно событиям, оказываются связаны незримыми нитями друг с другом, и одни вдруг вытягивают на свет другие, которые должны были бы оставаться сокрытыми в самых темных тайниках сердца... Да, я пришел поговорить с королевой и прошу прощения за то, что, сам того не желая, повел разговор с женщиной, но я готов исправить ошибку.

– И что же, сударь, вы хотели бы сказать королеве?

– Я хотел бы представить ей положение во Франции и в целой Европе, хотел бы сказать ей: "Ваше величество, вы играете судьбой всего мира. Вы проиграли первый тур шестого октября, но сейчас, по крайней мере в глазах ваших придворных, выиграли второй. С завтрашнего дня для вас начнется то, что называется решающей партией. Если вы ее проиграете, вы рискуете троном, свободой и, быть может, даже жизнью."

– Уж не думаете ли вы, сударь, - горделиво выпрямившись, поинтересовалась королева, - что мы отступим перед такой угрозой?

– Я знаю, что король отважен: он ведь потомок Генриха Четвертого; я знаю, что королева бесстрашна: она дочь Марии Терезии, и потому никогда не посмею запугивать ее, а постараюсь только убеждать. К сожалению, я сомневаюсь, что мне удастся убедить короля и королеву в том, в чем убежден я сам.

– Зачем же, сударь, вы тогда предпринимаете труд, который сами считаете бесполезным?

– Чтобы исполнить свой долг, государыня. Поверьте мне, в грозные времена вроде нынешних приятно после всякого предпринятого усилия, даже если оно оказалось безрезультатным, сказать себе: "Я исполнил свой долг." Королева пристально посмотрела на Жильбера.

– Прежде всего, сударь, скажите: вы полагаете, что еще можно спасти короля?
– спросила она.

– Уверен.

– И королевскую власть?

– Надеюсь.

– В таком случае, сударь, - грустно вздохнув, промолвила королева, - вы куда оптимистичней меня. Я-то считаю, что и то и другое проиграно, и если борюсь, то лишь для очистки совести.

– Это потому, государыня, что, как я понимаю, вы хотите политической королевской власти и короля как абсолютного монарха. Словно скупец, который даже в виду берега, что принесет ему больше, чем он потеряет при кораблекрушении, не способен пожертвовать частью своих богатств и хочет сохранить все свои сокровища, вы утонете вместе с ними, увлеченные на дно их тяжестью. Принесите жертву буре, бросьте, если так надо, в пучину все прошлое и плывите навстречу будущему!

– Бросить в пучину прошлое - значит порвать со всеми монархами Европы.

– Да, но зато вы заключите союз с французским народом.

– Французский народ - наш враг!
– отрезала Мария Антуанетта.

– Потому что вы научили его не верить вам.

– Французский народ не сможет воевать против европейской коалиции.

– Поставьте во главе его короля, искреннего стража Конституции, и он завоюет всю Европу.

– Для этого потребуется миллионная армия.

– Нет, государыня, Европу не завоюешь миллионной армией, ее может завоевать только идея. Водрузите на Рейне или в Альпах трехцветные знамена, на которых будет начертано: "Война тиранам! Свобода народам!" - и Европа будет завоевана.

– Поистине, сударь, бывают моменты, когда я склонна поверить, что даже самые мудрые сошли с ума.

– Ах, ваше величество, ваше величество, неужели вы не понимаете, чем в глазах европейских наций сейчас является Франция? Пусть даже отдельные люди совершают преступления, пусть даже где-то происходят бесчинства, но это ничуть не пятнает белые одежды и чистые руки Франции, девы свободы. Весь мир влюбленно смотрит на нее. Миллионы голосов из Нидерландов, с Рейна, из Италии взывают к ней! Ей достаточно лишь одной ногой встать за пределы своих границ, и народы коленопреклоненно встретят ее. Франция, несущая свободу, - это не нация, это незыблемая справедливость, это вечный разум! О государыня, воспользуйтесь тем, что она пока еще не вступила в полосу насилия. Если вы слишком долго будете ждать, руки, которые она протягивает миру, обратятся против вас. Но Бельгия, но Германия, но Италия влюбленно и радостно следят за каждым ее действием. Бельгия говорит ей: "Приди!" Германия взывает: "Я жду тебя!" Италия умоляет: "Спаси меня!" Далеко на севере чья-то неведомая рука начертала на бюро Густава: "Нет войне с Францией!" К тому же, государыня, ни один из монархов, у которых вы просите помощи, не готов к войне с нами. Две империи беспредельно ненавидят нас. Говоря .две империи., я имею в виду императрицу и министра: Екатерину Вторую и господина Питта, но по крайней мере сейчас они ничего не могут предпринять против нас. Екатерина Вторая завязла когтями в Турции и в Польше, ей понадобится не меньше двух-трех лет, чтобы победить одну и проглотить вторую. Она подстрекает против нас немцев, обещает им отдать Францию, стыдит вашего брата Леопольда за бездействие, подталкивает короля Пруссии, который вторгся в Голландию всего лишь за обиду, нанесенную его сестре, и говорит ему: "Выступайте!"-но сама не выступит. Мистер Питт сейчас заглотал Индию и похож на удава: он оцепенел, занятый трудным процессом переваривания проглоченного; если мы станем ждать, когда он переварит, мистер Питт атакует нас, но войну объявлять он нам не станет, а разожжет гражданскую. Я знаю, что вы смертельно боитесь Питта, и знаю, государыня, о вашем признании, что вы всякий раз говорили с ним с душевной дрожью. Хотите вы получить средство поразить его в самое сердце? Это средство - превратить Францию в республику во главе с королем. Что же вместо этого делаете вы, государыня? Что делает ваша подруга принцесса де Ламбаль? Она объявляет в Англии, что представляет вас, что единственное стремление Франции - заполучить "Великую хартию вольностей", что французская революция, осаженная и остановленная королем, пойдет вспять. И что же отвечает Питт на ее уверения? Что он не потерпит, чтобы Франция стала республикой, что спасет монархию, но все заигрывания, настояния и мольбы госпожи де Ламбаль не смогут заставить его пообещать, что он спасет монарха, потому что именно монарха он и ненавидит. Разве не Людовик Шестнадцатый, король-конституционалист, король-философ, оспаривал у него Индию и отнимал Америку? Да, Людовик Шестнадцатый! Поэтому Питт жаждет одного - чтобы история поступила с Людовиком Шестнадцатым, как с Карлом Первым!

– Сударь! Сударь!
– воскликнула ужаснувшаяся королева.
– Кто открыл вам все это?

– Те же люди, что рассказывают мне содержание писем, которые пишет ваше величество.

– Выходит, любая наша мысль становится известна?

– Я вам уже говорил, государыня, что короли Европы накрыты незримой сетью и любой из них, если станет сопротивляться, лишь запутается в ней. Не сопротивляйтесь, ваше величество! Встаньте во главе идей, которые вы собираетесь отвергнуть, и эта сеть станет вашей броней; те, кто ненавидит вас, станут вашими защитниками, а направленные вам в грудь незримые кинжалы превратятся в шпаги, готовые поразить любого вашего врага.

– Сударь, вы забываете, что те, кого вы именуете нашими врагами, наши братья-монархи.

– Ах, государыня, назовите один-единственный раз французов своими детьми, и вы увидите, сколь ничтожны в политике и дипломатии эти ваши братья. Кстати, не кажется ли вам, что все эти монархи отмечены роковой печатью, клеймом безумия? Начнем с вашего брата Леопольда, уже дряхлого в сорок четыре года, занятого своим тосканским гаремом, который он перевез в Вену, и поддерживающего слабеющие силы собственноручно приготовляемыми смертоносными возбудителями. Взгляните на Фридриха, взгляните на Густава; один умер, второй вот-вот умрет, не оставив потомства: ведь все уверены, что шведский наследник - сын Монка, а не Густава. Взгляните на короля Португалии и его три сотни монашек. Взгляните на короля Саксонии и его триста пятьдесят четыре бастарда. Взгляните на Екатерину, эту Пасифаю Севера, которую даже бык не способен удовлетворить и у которой ходят в любовниках целых три армии. Неужто, государыня, вы не видите, что все эти короли, все эти королевы идут к пропасти, к бездне, к самоуничтожению? А ведь вы, вместо того чтобы следовать с ними к пропасти, к бездне, к самоуничтожению, могли бы пойти к мировой империи, к всемирной монархии...

– Но почему же, господин Жильбер, вы не скажете все это королю?
– поинтересовалась несколько поколебленная Мария Антуанетта.

– Господи, я столько раз говорил ему это. Но, как и у вас, у него есть свои злые гении, которые тотчас разрушают то, что сделаю я, - ответил Жильбер и с глубокой грустью заметил: - Вы воспользовались Мирабо, вы пользуетесь Барнавом, потом после них воспользуетесь точно так же мною, но проку от этого не будет.

– Господин Жильбер, подождите меня минутку здесь, - попросила королева.
– Я загляну к королю и тотчас вернусь. Жильбер поклонился. Королева скрылась за дверью, ведущей в покои короля. Доктор прождал десять минут, четверть часа, полчаса; наконец отворилась дверь, но не та, в которую вышла королева. Вошел привратник, опасливо осмотрелся, после чего приблизился к Жильберу, сделал масонский знак и подал письмо. Жильбер раскрыл письмо и прочел: