Графиня Де Шарни

– Мой добрый Клери!

К несчастью, Клери не мог им сказать ничего определенного: двое сопровождавших его членов муниципалитета вошли в комнату вместе с ним.

Королева не сдержалась и обратилась непосредственно к ним:

– О господа! Смилуйтесь! Позвольте нам видеться с королем хоть несколько минут в день и во время трапезы!

– Господа! – подхватил дофин. – Разрешите, пожалуйста, моему отцу к нам вернуться, и я буду молиться за вас Богу!

Члены муниципалитета молча переглянулись; их молчание заставило женщин закричать от боли и разрыдаться.

– Эх, черт возьми, была – не была! – вскричал тот, что говорил с королем. – Они будут сегодня обедать вместе!

– А завтра? – спросила королева.

– Сударыня! – отозвался тот. – Мы подчиняемся коммуне; завтра мы сделаем то, что она прикажет. А вы что на это скажете, гражданин? – спросил член муниципалитета у своего товарища.

Тот в знак согласия кивнул головой.

Королева и принцессы, напряженно ожидавшие этого знака, вскрикнули от радости. Мария-Антуанетта обняла обоих детей и прижала к себе; принцесса Елизавета, воздев руки к небу, благодарила Господа. Эта нечаянная радость, заставлявшая их кричать и плакать, походила скорее на скорбь.

Один из членов муниципалитета не сдержался и всплакнул, а присутствовавший при этом Симон вскричал:

– Мне кажется, эти чертовы бабы и меня способны разжалобить!

Обращаясь к королеве, он продолжал:

– Ведь вот не плакали вы так, когда убивали десятого августа народ!

– Ах, сударь! – молвила в ответ королева. – Народ не понял наших чувств! Если бы он знал нас лучше, он оплакивал бы нас, вот как этот господин!

Клери забрал заказанные королем книги и поднялся наверх; он спешил сообщить своему хозяину добрую весть; однако члены муниципалитета его опередили: до чего приятно быть добрым!

Обед подали у короля; собралась вся семья: это было похоже на праздник, им казалось, что, выиграв один день, они выиграли все!

Да, они в самом деле выиграли все, потому что приговор коммуны не был исполнен и король продолжал, как и раньше, видеться днем с семьей и обедать вместе со всеми.

Глава 18. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ВНОВЬ ПОЯВЛЯЕТСЯ МАСТЕР ГАМЕН

Утром того же дня какой-то человек, одетый в карманьолку, с красным колпаком на голове, вошел, опираясь на костыль, в министерство внутренних дел.

Ролан был невероятно доступен, но как бы доступен он ни был, он, тем не менее, был вынужден – словно он стал министром в период монархии, а не Республики, – итак, он был вынужден, как мы сказали, держать в приемной секретарей.

Человек с костылем, в карманьолке и в красном колпаке, был, таким образом, принужден остановиться в приемной перед преградившим ему путь секретарем.

– Что вам угодно, гражданин? – спросил тот.

– Я хочу поговорить с гражданином министром, – отвечал человек в карманьолке.

Две недели тому назад титулы гражданина и гражданки заменили сударя и сударыню.

Секретари – всегда секретари, то есть люди бесцеремонные, – мы говорим о секретарях министерских!

Секретарь покровительственным тоном заметил:

– Друг мой, намотайте себе на ус: с гражданином министром так просто не поговоришь.

– А как же можно поговорить с гражданином министром, гражданин секретарь? – спросил человек в красном колпаке.

– Надо прежде изложить свой вопрос письменно.

– Я думал, что так делали при тиране, а после Революции, когда все свободны, министры перестали быть аристократами.

Это замечание заставило секретаря задуматься.

– Вообще это не так уж приятно, – продолжал человек в красном колпаке, карманьолке и с костылем, – ты тащишься из Версаля только ради того, чтобы оказать министру услугу, а он тебя еще и не принимает.

– Вы пришли оказать гражданину Ролану услугу?

– Ну еще бы!

– Какую же именно?

– Я пришел, чтобы рассказать про заговор.

– Ну, заговоров у нас и так предостаточно!

– А?

– Так вы за этим пришли из Версаля?

– Да.

– Ну, можете возвращаться в свой Версаль.

– Ладно, я пойду, да только ваш министр пожалеет, что меня не принял.

– Ах, ты!.. Ведь это приказ… А вы изложите свое дело на бумаге и приходите, тогда все пойдет своим чередом.

– Это ваше последнее слово?

– Это мое последнее слово.

– Похоже на то, что к гражданину Ролану труднее попасть на прием, чем когда-то пройти к его величеству Людовику Шестнадцатому!

– Что вы хотите этим сказать?

– Я сказал то, что сказал.

– Так что же вы сказали?

– Я сказал, что было время, когда я заходил в Тюильри, когда хотел.

– Вы?

– Да, мне Достаточно было лишь назвать себя.

– Как же вас зовут? Король Фридрих-Вильгельм или, может, император Франц?

– Нет, я вам не тиран, не работорговец, не аристократ; я всего-навсего Никола-Клод Гамен, мастер мастеров и всеобщий учитель.

– Учитель чего?

– Слесарного дела! Вы что, не знаете Никола-Клода Гамена, бывшего учителя слесарного дела господина Капета?

– Как?! Это вы, гражданин?..

– Никола-Клод Гамен.

– Слесарь бывшего короля?

– Вернее было бы сказать, его учитель, понимаете, гражданин?

– Именно это я и имел в виду.

– Ну, так вот он я собственной персоной! Секретарь взглянул на своих товарищей, словно спрашивая, как ему быть; те закивали.

– Тогда другое дело! – молвил секретарь.

– Что вы хотите этим сказать: другое дело?

– Я хочу сказать, что вы должны написать свое имя на клочке бумаги, а я передам его гражданину министру.

– Написать? А-а, ну да, ну да: написать! Я не очень-то был силен в этом деле и до того, как они меня отравили, эти разбойники; а уж теперь-то и того хуже! Взгляните, что со мной сделал их мышьяк!

И Гамен показал на свои искривленные ноги, согбенную спину, на сведенную, похожую на клешню, руку со скрюченными пальцами.

– Ах вы, бедняга! Неужто это они вас так отделали?

– Они самые! Вот об этом я и хотел рассказать гражданину министру, да и еще кое о чем… Я слышал, его собираются судить, этого разбойника Капета, и то, что я скажу, может статься, не помешает нации, принимая во внимание времена, в которые мы живем.