Графиня Шатобриан

– Ты нисколько не стараешься скрыть своего участия в ереси, величаемой реформой! – заметила правительница, выслушав признание Бюде.

– Если вы называете участием, сделанную мной попытку, применить мои знания к решению этого трудного вопроса!..

– Разве ты не способствовал словесно и письменно распространению еретических мнений? Ты не можешь отрицать это. Не ты ли совращал с истинного пути сестру короля? Ты же систематически старался отклонить от католической церкви одну легкомысленную особу, всем известную графиню Шатобриан, которая некоторое время играла важную роль в государстве и надеялась достигнуть еще большего почета. В этом, впрочем, ее поддерживали разные господа, которые рассчитывали на ее влияние для распространения новых идей! Можешь ли ты отрицать это?

– Да, я говорил с ней на эту тему.

– Мало этого, ты осаждал ее письмами, стараясь склонить на сторону новых идей, даже в то время, когда она сделалась недостойной того высокого положения, которого она достигла с помощью своих легкомысленных друзей, и когда она намеренно удалилась от нас, чтобы предаться своему постыдному образу жизни. Ты…

– Графиня Шатобриан никогда не делала ничего подобного и вполне заслуживает уважения за свой образ жизни.

– Мы не спрашиваем твоего мнения об этой падшей женщине, а обвиняем тебя в том, что ты стремился и стремишься до сих пор сделать из нее королеву с целью распространения ереси во Франции и поддерживаешь с ней преступные сношения в такое время, когда государство находится в опасности. Можешь ли ты отрицать это?

– Да, я отрицаю это.

– Изменник! Ты еще сегодня утром получил от нее письмо, в котором она прямо заявляет неимоверные претензии и высказывает свои еретические мнения. Канцлер Дюпра, представьте этому человеку явное доказательство его лжи.

Дюпра молча подошел к подсудимому.

Когда Бюде увидел в руке его письмо Франциски, то в первую минуту настолько растерялся, что не мог выговорить ни одного слова в свое оправдание. Правительница воспользовалась смущением канцлера, чтобы придать его молчанию вид формального признания, потому что в это время со двора полетели камни в окна залы и шум голосов превратился в неистовый рев. Она подозвала Флорентина и приказала ему подойти к окну и объявить собравшейся толпе, что главный виновник ереси во Франции, Гильом Бюде, признался во всем и будет выведен на Монфокон в самом непродолжительном времени и что его сообщницу, графиню Шатобриан, привлекут к духовному суду, который отныне учреждается в Париже, и за нею будут немедленно посланы вооруженные всадники.

Вслед за этим распоряжением правительница отдала приказ телохранителям схватить Бюде.

Но, на счастье канцлера, в этот самый момент в залу поспешно вошла герцогиня Маргарита и, обращаясь к телохранителям, громко воскликнула: «Остановитесь!..»

– Прочь отсюда, Маргарита! – воскликнула в свою очередь правительница, сделав знак Флорентину, чтобы он открыл окно.

Прелат поспешил исполнить это приказание.

– Ради Бога, успокойся, не забудь, что Франциск любит канцлера, – сказала вполголоса Маргарита своей матери. – Франциск никогда не простит тебе, если ты, под влиянием гнева, приговоришь к смерти человека, которого он считает своим другом. Ты можешь из-за этого навсегда поссориться со своим сыном.

– Молчи! – воскликнула правительница, взглянув на открытое окно, от которого Флорентин быстро отскочил, так как на него посыпался град щебня и кровь заструилась по его лицу.

– Проклятая чернь! – продолжала она, не помня себя от бешенства, и сделала движение, чтобы подойти к окну, но ее удержала худощавая рука. Это был почтенный парижский архиепископ Дюшатель, который пользовался уважением всех партий; сама правительница безусловно признавала его авторитет. Его появление, даже при ее гневном настроении, успокоительно подействовало на нее: она замолчала и в недоумении посмотрела на него.

– Милостивая государыня, – сказал медленно архиепископ, – ваша жизнь не должна подвергаться опасности; она слишком дорога для страны и тем более в настоящее время, когда вся Франция тревожится за жизнь вашего сына и нашего короля. Разве вам не известно, какая молва разнеслась в Париже? Никто не знает ее источника, но она кажется вполне правдоподобной, потому что передает подлинные слова вашего сына.

– Какая молва? Я ничего не слыхала…

– Ваша милость не получали писем от короля?

– Нет.

– Но город получил письмо от вашего сына; и содержание его, при всей краткости, поразило ужасом парижан…

– Я желала бы знать содержание этого письма.

– Все потеряно, кроме чести! – написал король Франциск парижанам.

– О Боже!

На лицах присутствующих выразился испуг.

– Вы сами читали это письмо? – спросила правительница после некоторого молчания.

– Нет, герцогиня! Никто не читал этого письма, но, тем не менее, все убеждены, что король действительно произнес роковые слова: «Tout est perdu, hors l\'honneur!»

В зале наступила мертвая тишина; на дворе также все стихло; слышен был только шум падавшего дождя и стук копыт быстро приближавшейся лошади, который привлек внимание толпы и заставил ее умолкнуть. Из-за угла показался всадник, забрызганный грязью, и, въехав в ворота отеля, упал вместе с лошадью среди двора, выложенного каменными плитами, сделавшимися скользкими от дождя. Но прежде чем кто-нибудь успел броситься ему на помощь, он быстро вскочил на ноги, и вбежав на узкую лестницу, принялся расстегивать кожаную сумку, висевшую через его плечо. Молча двинулась за ним вверх по лестнице народная толпа; но никто из стоявших у окон приемной залы, ни даже правительница, не обратили на это никакого внимания. Все стояли неподвижно, в ожидании страшной вести, не спуская глаз с прибывшего всадника, которого тотчас же пропустили на середину залы.

Гонец, передав правительнице большой запечатанный пакет, спросил, где он может найти канцлера Бюде, чтобы вручить ему другое письмо.

– Вот он! – послышалось несколько голосов из толпы, ворвавшейся в залу.

В это время правительница, распечатав пакет, громко воскликнула: «Слава Богу, он жив! Это рука моего сына!»

Едва успела она прочесть несколько строк, как худощавая рука Дюшателя прикоснулась к ее плечу. Он потребовал, при громких криках одобрения, чтобы известия, имевшие такую важность для всей Франции, были прочитаны вслух.

Правительница, под влиянием материнской заботливости и отчасти страха, навеянного присутствием толпы, прочла громким, но дрожащим голосом следующее письмо короля:

«Пишу вам, чтобы довести до вашего сведения, что я мужественно переношу свое несчастье, хотя у меня ничего не осталось, кроме чести и жизни. Я просил дозволения написать вам, зная, что это до известной степени утешит вас. Мне разрешили эту милость, и я прошу вас не предаваться отчаянию и поступать сообразно вашей обычной мудрости. Надеюсь, что Господь не оставит меня! Поручаю вашей заботливости моих детей и прошу доставить подателю моего письма свободный пропуск в Испанию, так как он едет к императору, чтобы узнать, каким образом его величеству угодно будет распорядиться моей участью».

Это бессвязное письмо произвело гнетущее впечатление на всех присутствующих, тем более что в нем чувствовался упадок духа, несвойственный королю Франциску. Правительница едва была в состоянии дочитать последние строки и с громким рыданием упала на руки Бюде, которого она только что хотела предать смерти. Маргарита стояла молча; крупные слезы струились по ее щекам. Молчали и все присутствующие, только время от времени слышались подавленные вздохи.

Архиепископ первый прервал общее молчание и сказал взволнованным голосом: