графоманка

Ларичева заметно побледнела.

— Но я рассказал вам это не для того, чтобы у вас возник новый комплекс. Стоит вам захотеть — вы все поймете. Здесь — пятьдесят на пятьдесят, что вам это не нужно. Как я понимаю, вы что-то пишете. А творческие люди все воспринимают на уровне образов. Сказать вам, какой образ возник во мне от прочтения ваших рассказов? Молчите? Ваша подруга Забугина давала мне прочесть кое-что. Наверно, вы не лишены определенных способностей. Не мне судить об этом. А в рассказах все не о вас. Какие-то простые женщины, которых переехала судьба. Помилуйте, да они сами этого хотели, жалкие самки. Кто же им не давал выйти на иной уровень существования? Сами не стали. И зачем вы пишете о чужих жизнях, а своей не замечаете?

— Чем я могу быть интересна?! — Ларичева искренне возмутилась.

— Вот те раз. Милая Ларичева, я давеча доказал вам, что вы неповторимы. И себя познать легче, чем других, а писать о том, чего не знаешь, не понимаешь — тоскливое занятие.

— Тоскливо — так и не читайте.

— Вот и обиделись. А вы бросьте, бросьте выполнять домашнее задание. У вас же есть какие-то манящие сферы! Затаенные причем. А вы все бросаете на алтарь воспоминаний либо делаете неуклюжий подарок подружкам по роддому. Да они вас еще обругают за искажение фактов… Припишете ей кесарево сечение. А у нее не было операции кесарево сечение… Знаете, люди так мелочны, что их просто не стоит описывать. Сморите выше… Я вижу, что совсем рассердил вас. Вы, кстати, обедали?

— Да я и не хочу! Подумаешь…

— Захотите.

Они пришли под светлые своды столовой под самое закрытие. Губернаторов поставил подносы и повел переговоры с поваром Ирой. Спустя томительных десять минут задуренная до не могу Ларичева покорно ела достойный лангет и запивала его пивом.

— Ужас какой, — бормотала она.

— О чем вы? Невкусно? — Губернаторов как будто издевался.

— Как? Пиво среди бела дня! Шеф как увидит… Забугина тоже…

— Ваш шеф уехал в администрацию. А перед Забугиной вы как-нибудь оправдаетесь.

— А перед совестью?

— Выпейте еще стаканчик и совести как ни бывало. А я хозяин жизни, мне можно все. Да, еще два слова о домашних заданиях. Может, вы боитесь мужа? Он заглядывал в ваши листы?

— Да он терпеть их не может. Тоже говорит, что примитив. Сериал для поклонниц Будулая.

— Отлично. Вы должны написать что-нибудь эротическое.

— Про любовь? Да я и так…

— Не про любовь, а про постель. Выскажитесь без свидетелей, тогда и посмотрим на вас. Дайте себе волю, наконец.

— Ну, и кто это напечатает?

— Да уж, городская бульварная газетенка не напечатает. Так напишите в стол. Вы еще голос не обрели, а уж волнуетесь, что не напечатают.

— Раз не обрела, к чему эти разговоры?

— Чтобы обрели.

— Я не понимаю, зачем вы меня порабощаете?

— Отнюдь. Я вас раскрепощаю!

— Ничего себе. Бежала, искала начальника, горела трудовым энтузиазмом, а через полчаса влипла в нелепую дискуссию и напилась некстати пива.

Холеное, благородное лицо Губернаторова за окнами зеркальных очков было равнодушно. Он под руку вывел Ларичеву из обеденного зала и учтиво поцеловал в шею.

— Простодушное дитя, — сказал он.

И свернул величественно в свой АСУПовой (а-суповой, так шутила Забуга) отсек.

— Тебя не было больше часа, — сказала мстительно Забугина. — Костюм лежит без движения, а ты…

— Я ходила обедать с Губернаторовым.

— Как? А динамика износа оборудования?

— Обойдется. Я — личность, и у меня есть своим личностные задачи.

— Вот как! — Забугина завсплескивала руками. — Будем принимать Губернаторова по три раза в день в целях психотерапии. А я уж испугалась, что ты с этим грязным электриком любезничаешь…

Ларичева промолчала. Она пыталась притворяться. Надо было притворяться, чтоб не били по больному месту слишком часто.

Она пошла за шкаф, померяла костюм. Простой покрой. Коричнево-болотный цвет. На плече с левой стороны аппликации листьев. Ух ты, как стильно. А Забугина-то как хлопочет, ну, просто руки опускаются. Да, это лучшая подруга…

— Забугочка, ты вообще…

— А ты за меня держись. Будешь настоящей женщиной.

Ларичева рассеянно улыбалась. Она-то сидела с Губернаторовым, но думала про Упхолова.

СТИРКА ПОД РИЕНЦИ

Все сроки, намеченные Радиоловым для принесения рукописи, прошли, и в выходные Ларичева, швырнув куру в скоровару, засела за компьютер. Дочка нехотя сходила в магазин за хлебом и отправилась дежурить с братцем на деревянную горку.

— После того, как ты жениха для Синди не купила, я уже сколько раз ходила в магазин и гуляла с ребенком. Учти, я все тебе делала, а ты мне нет, мамочкин.

Она села на качели и подавала мальчику указания, как и куда надо влезть, на какую высоту… А Ларичева не понимала, куда делся файл. По поисковику обнаружила в противоположном конце. Вспомнила, набрала в грудь побольше воздуха, и… Через полчаса обнаружила, что все пошло латынью! “Не мой день, явно!”

В это время Ларичев подозрительно долго рылся в шкафу.

— Слушай, муж! Давай рубаху поглажу.

— Не надо.

— Так ты уже второй раз отнекиваешься. В чем ходишь-то? Давай.

— Нет и нет, тебе говорю.

Ларичева вынырнула из рукописи и прибежала заглянуть в шкаф.

— В чем дело? — закипая, спросила она.

— Да ни в чем. Чтобы их погладить, надо постирать сначала.

Ларичева сгорела…

На улице было ясно и жемчужно. Зима плавно переходила в весну. Воробьи оглашали двор стереофоническим свистом. Можно бы пойти с детьми в парк, не морить их то и дело рядом с помойками. Но кто будет варить, печатать, стирать? Сцепила зубы, завела стиральную машину. Пришла Забугина, принесла косметику.

— Чем же я буду платить? — ужаснулась Ларичева.

— Подарок! — Забуга ликовала. — В честь того, что ты вышла из пещеры. Наши духовидцы вечно призывают выйти из пещер, а сами оттуда век не вылезут… Ну, давай, рассказывай…

— Он говорил о человеке вдвое старше себя, но так свободно, быстро, как отличник на экзамене! Неужели специально, чтоб я записала? Но в таком виде все равно нельзя, это же пулеметная очередь, обстрел цифрами, как из револьвера. Что обкатанные шары — громыханье да гул. Конечно, события — это продолжение характера, но все равно! Не одно и то же, что живой человек. С его минусами, с едой, какую он любит, с нерожденной любовью и раздавленной мечтой… Господи, живой человек! А он мне про какой-то памятник! Мол, нечеловечески сильный, упрямый, разбивался до хруста, а побеждал. Знаешь, этот штамп многоборья мне еще в школе надоел. Я сама была отличницей, но какой ценой! Медлительная, мечтательная ворона, я по шесть часов уроки делала. Мне не хотелось, но иначе бы я опозорила родителей. Да они же еще считали меня ничтожеством. Я всю молодость страдала оттого, что делала себе наперекор, поэтому сначала слушала его в жуткой тоске. Но потом поняла, что тут дело не в нажиме, не в насилии. Кто может изнасиловать Батогова? Он сам по себе титан… Он просто не хотел! Не хотел, не умел по-другому!

Забуга смотрела на Ларичеву с великой жалостью. Так смотрят на смертельно больных людей, приговаривая, что они скоро выздоровеют.

— Деточка, успокойся. Тебе можно вопрос задать? Ты на свидание с кем ходила? С Батоговым или Нездешним? Ты или дрепнулась на литературной почве или, прости, слишком круто забираешь… Ведь ты сказала, что Нездешний делает тебе знаки… Потом я уехала в командировку, приехала, а ты буквально бредишь. Тебя нельзя ни на один день оставить…

— Да что ты обижаешься, не пойму. Я же сама ничего теперь не понимаю. Для меня и Нездешний долго был стоумовый, а тут он со мной как с равной говорит, в гости к самому Батогову засылает. Знаешь, он сначала хотел проводить меня до дома, но потом… Потом… Смотри, я шустро ставлю скоровару под струю, и как только она свистанула паром, потом через десять минут туда плюхаю картошку с морковкой, и они муркают на тихом огне. Все, еще через десять минут будет готово… А у тебя скороварка валяется без дела… Как ты можешь, я не понимаю. Сейчас слетаю в ванную, вытащу тряпки, покидаю вторую партию и снова прискачу. Подождешь? Ты в окрестностях детей не видала?