графоманка

Всевышний не оставил Ларичеву на произвол судьбы. Подсунул ей заботу о ближнем и отвлек от депрессии. Вскоре ей пришло ответное письмо от челябинки: “Твое письмо поддержало меня в тяжкую минуту… Моя оценка обычно жесткая, но есть чутье главного и возможность подсказать тем, кто к этому главному идет… Пиши Бога ради. Ради людей. Ты должна состояться”.

Что-о-о? Ларичева должна состояться? Да неужели? Да что она такого и написала по сравнению с челябинкой? Десять рассказов, и набросок документальной биографии? Два сна да две публицистики? Что там еще? Ах, стихи. Да, один из кентавров, тот, что с седой прядью, говорил именно про стихи. Так что для начала есть, что послать. Да нет, не стихи, конечно. Надо послать ей “Аллергию” и вот ту самую историю про семинар. Ведь челябинка там была и конечно, все помнит. И еще надо ей послать Упхола. Вдруг у нее будет мнение, отличное от радиоловского?!

ЭПИЛОГ КОРИЧНЕВОЙ ПАПКИ

Прошел год. Управление доживало последние дни, не желая приватизироваться. Бюджетные ассигнования — йок, вдруг иссякли. Под светлыми сводами управления началась долгая и мучительная реорганизация, в результате которой умные люди первыми покидали это подобие “Титаника”. И в их числе — конечно, Губернаторов. Он зашел в статотдел не к Забугиной, потому что Забугина родила и сидела в декрете. А к Ларичевой, которая сидела и рвала бумагу, такая у нее теперь была узкая специальность, рванье рулонов после “Эры”.

— Приветсвую вас, господа. Зашел поздороваться и проститься. Удаляюсь, как бы сие ни было прискорбно.

Странно, но Нездешний никогда не реагировал на это приветствие, не среагировал и сейчас. Но Губернаторова это, видимо, не смущало.

— Прискорбно для вас? — Наклон к бумагам.

— Для управления, конечно. — Снисходительная усмешка.

— Нашли еще более высокооплачиваемую работу или дело открыли? — Безразлично-спокойно.

— Меня пригласили работать в банке. — Победный блеск темных очков.

— Можно только позавидовать банку. — Натянутая улыбка.

Замолчали. В отделе, кроме них и Нездешнего, никого не было.

— Где же у вас работницы статистического фронта? — Беглый рассеянный взгляд по пустым столам.

— Мотаются по филиалам. Якобы на ревизию, сами работу ищут. — Гордое вскидывание головы.

— А вы? — Лукавый ленинский прищур за темными стеклами.

— А мне все равно. — Улыбка, переходящая в истерический смех.

— Ой ли. У вас появился дополнительный источник доходов? — Светский тон.

— Да нет. Просто мне все равно. Все умрем когда-нибудь. — Деланая небрежность.

— Приятно видеть в меняющемся мире нечто незыблемое. Это характер милой Ларичевой… Как поживают ваши литературные занятия? — Сама учтивость!

— Я завязала с этим делом. — Тьфу, надо было сказать “прекрасно”.

— Напрасно. Решили быть хранительницей очага? — Почти сострадание.

— Ничего я не решила. Нет таланта, так что ж делать. — Сама кротость.

У нее ни один мускул не дрогнул. Она равномерно пазгала толстые листы, прихватывая их линейкой и обсыпая холеного Губернаторова бумажной липкой пылью. Та же пыль оседала на ларичевское зеленое платье в клеточку, с белым воротничком, на русые волосы, раньше торчавшие во все стороны, теперь зажатые зеленым бархатным ободком и заправленные за ушки с дешевыми серьгами.

— А ваш чумазый приятель из подвала, электрик?

— Упхолов поступил в литературный институт, и скоро его примут в союз.

— Какое детство. Он что, станет от этого лучше писать?

— Он пишет все лучше, потому что он талант. Лучше вступить в союз, чем сидеть в поганом подвале.

— Одно другому не мешает. Мне пора идти. Но как же вы?

— Спасибо вам. Вы столько сделали.

— Не благодарите. Если бы вы не отдавали мне долги с таким маниакальным упорством, то я мог бы считаться меценатом. Ну, а так — ерунда…

Ларичевой захотелось сказать ему что-то хорошее.

— У нас был вечер в библиотеке. Приносили новые журналы, книжки. Ну, я и купила годовую подписку — знаете чего?

– “Бурды моден”, наверно.

— Ой, что вы, один номер — целое состояние. Нет, конечно. Подписку журнала “Путь к себе”. Только из-за того, что на обложке имя Ошо Раджниша стояло. Так что, если б вы не увольнялись, вы бы порадовались…

— Это отрадно. — Губернаторов улыбнулся. — Прочитав все это, вы опять начнете писать… Тем более ваш кружок по развитию речи, как он без вас. У вас же юбилей в этом году — вам пятнадцать лет или двадцать…

— Нет, ни за что. Я не буду эти заниматься. Без меня пускай!

— Увидите… В конце концов, будете. Если вас не понимают в местном союзе, вы можете создать свой союз.

— Если каждый начнет создавать союзы под себя, то получится полный бардак.

— Ну и что? Всему же есть альтернатива. Если не хотите прогибаться под кого-то, то, значит, мир прогнется под вас. Так считает товарищ Макаревич.

— Не знаю такого.

В этот момент нервно зазвонил телефон. Сигнал был какой-то сплошной, пульсирующий, как при междугородних вызовах.

— Слушаю вас, — трубу снял Нездешний. — Что-что? — потом долго молчал. — Да, существует… Просят госпожу Ларичеву.

Ларичева заледенела.

— Да, — низким голосом сказала она и сама себя не узнала.

— Добрый день, госпожа Ларичева. Вас беспокоят из московского представительства “Немецкой волны”. Вы получали наше письмо?

— Никакого письма не было. А что случилось?

— Так вы и про конкурс ничего не знаете?

— Не знаю.

— Значит, Вы не собирались в нем участвовать?

— Какой конкурс, понятия не имею. Как же я могла участвовать?

— А вот как. Значит, Ваши друзья прислали нам или, может, передали с представителем на конкурс “Лучший радиорассказ” несколько Ваших работ. Это было еще до объявления условий, но мы их задействовали. А потом выслали Вам анкету участника, понимаете? Чтобы соблюсти правила. Получилось, что по результатам Вы заняли второе место, а документы от Вас не пришли. Как это объяснить?

— Мама родная, ну, не было, не было никакого письма. Может, вы пришлете во второй раз?

— Хорошо, я постараюсь прислать. У Вас адрес не изменился? — Он прочитал адрес.

— Нет, не изменился, но откуда он у вас?

— Адрес я переписал из толстой папки коричневого цвета… Если Вы быстро пришлете в Москву Вашу анкету, я возьму с собой, я вылетаю в Кельн через несколько дней.

— Хорошо, я все заполню, положите лишний листочек, вдруг ошибусь. А потом, что потом?

— Все прочтете в условиях. Если Вам оставят второе место — это при наличии всех данных — то, возможно, придется приехать в Кельн. Но об этом Вам дополнительно сообщат. Просто доктор Буркхардт поручил мне прояснить ваше молчание. Конкурс был в прошлом году, а сейчас подведены итоги. Было бы просто жаль, если бы способный литератор, первым приславший работы, был обойден.