Графские развалины

Этот кусок сала на ножках первым докопался до него, когда Гном тихо и мирно шел в направлении магазина. Шел задворками, срезая по небольшому лугу в сторону шоссе – дорога здесь изгибалась дугой, и так идти было короче.

Что делал там кусок сала, неизвестно. Может, пасся, нагуливая новый жирок. Как бы то ни было, жиро-мясо-комбинат двинулся в сторону Гнома и довольно нагло к нему обратился (не подходя, впрочем, слишком близко):

– Эй, Гном! Ты куда дел мою Кутю?

Гном был настроен миролюбиво. Шикарное утро, два выходных впереди, денег вполне хватает, чтобы заполнить объемистую сумку полуторалитровыми бутылками с пивом… – никаких конфликтов Гному не хотелось. К тому же он знал: чем старательнее оправдываешься, тем меньше тебе верят. У односельчан порой – за семь лет и не могло сложиться иначе – мелькали подозрения в причастности Гнома к исчезновению мяукающих любимцев. Но подозрения чисто умозрительные – поскольку Гном пользовался репутацией «странного парня».

Гном сказал:

– Какую такую культю? По-моему, твои окорока в полном комплекте.

Жирняга (Гном вспомнил, что друзья зовут его Борюсиком, а прочие – Боровом) продолжал настаивать:

– Нашу кошку – Кутю! Женька видела, как ты ее колбасой кормил!

– Отшароебься, – сказал Гном, собираясь продолжить свой путь.

И тут Боров произнес то, что ему никак не следовало говорить:

– Погоди, все равно узнаю, зачем ты на «болотце» шляешься!

Последние слова меняли дело. О Кошачьем острове не должен знать никто. Тем более никто не должен догадаться, что Гном уже около полугода обдумывает идею о новом его использовании.

– За это ты будешь жрать говно, – сказал Гном негромко и спокойно.

Борюсик – хотя благоразумно стоял в десятке метров – услышал. Но все же допустил ошибку. Все знали, что на своих коротких кривых ногах Гном бегает медленно – и Борюсик знал. С другой стороны, он сам – несмотря на более чем внушительные габариты, – разогнавшись, мог выдать неплохую скорость.

Но Борюсик оказался обманут видимым равнодушием, с которым Гном произнес последние слова. И не учел характеристику, которую автомобилисты называют приемистостью…

Гном выпустил сумку из рук и рванул с высокого старта, как ракета с пороховым ускорителем.

Пока Борюсик реагировал на увиденное, пока разворачивался, пока медленно начал набирать крейсерскую скорость… Резкий удар по почкам заставил его крякнуть и сбиться с темпа. Тут же нога запнулась за армейский ботинок Гнома. Выброшенная назад правая рука оказалась в цепком плену – и собственная инерция сыграла с Борюсиком роль дыбы.

Начав падать вперед, он повис на заломленной Гномом руке. Боль пришла страшная – прокатилась обжигающей волной от кулака до плечевого сустава. От перелома Борюсика спасло только то, что набранная Гномом скорость оказалась направлена в ту же сторону.

Он упал на колени. Получил удар ногой под копчик. Затем сгусток огненной боли, в который превратилась рука, стал пригибать Борюсика к земле.

На земле – прямо перед лицом – лежала коровья лепешка. Луг, служивший выгоном для скота, был усеян ими. Эта оказалась старой, засохшей, истыканной клювами птах, искавших в помете личинок.

– Жри! – приказал Гном.

Мыча от боли, Борюсик помотал головой.

Гном не стал угрожать, что сломает ему руку. Просто начал ломать – очень медленно.

Боль сводила с ума. Боль вымела из головы все мысли. Боль заставляла – чтобы хоть как-то уменьшить ее – сгибаться ниже и ниже.

…Гном себя садистом не считал. И его патологическая ненависть к жирным женщинам на мужчин и мальчиков схожей комплекции не распространялась. Но проучить Борова он посчитал необходимым.

Борюсик уже не выл – хрипел. Может быть, сломайся рука, – ему бы стало легче. Потерял бы сознание и избавился от пытки. Но Гном такой возможности не давал. Сломалась не рука. Сломался Борюсик – через две минуты, показавшихся ему двумя веками.

…Закончив экзекуцию, Гном столь же равнодушно сообщил, что если поймает Борова на «болотце», то проверит, сколько тот сможет сожрать торфяной жижи. Пнул на прощание и ушел.

Почти сразу Борюсика стошнило – коричневым, мерзким. Он рыдал, подвывая. Боль в руке оставалась, лишь уменьшившись, – но гораздо больнее стало внутри. Боря думал не о себе и не о Гноме – об Альзире. О том, что НИКОГДА не сможет теперь поцеловать ее. О том, что во рту на всю жизнь останется омерзительный привкус. Его стошнило снова.

А Гном отправился в магазин, затарился пивом. У прилавка встретил Алекса с какой-то лахудрой из его подстилок – запоминать их имена Гном не считал нужным.

Алекс поинтересовался довольно необычной вещью: не видел ли Гном сегодня каких странных снов? Гном покачал головой.

Снов он не видел давно.

После первого визита Марьяны в его койку.

5

– Крафцоф-ф-ф-ф, – прошипел Пашка как рассерженная гадюка, которую схватили за хвост, приняв за безобидного ужика. – Ты почему, гад, мобильник в вагончике кинул? Я сюда прискакал, тебя нет, звоню – а он внутри пиликает… Думал – может, и ты там, на куски разделанный. Стою, не знаю – не то дверь самому ломать, не то ребят вызывать сразу…

Кравцов сделал самое виноватое лицо и молча продемонстрировал увесистую связку плотвин. Оправдаться было нечем – собираясь на рыбалку экспромтом, действительно забыл взять телефон.

Козырь смягчился не сразу.

– Рыбку он удит, пис-сатель… Паустовский номер два. Лучше бы ты как Тургенев – по полям за дичью, с ружьем в руках оно все спокойнее…

Кравцов подумал, что Пашка прав, – когда он азартно таскал одну рыбу за другой, его мог легко и просто заколоть консервной открывалкой пятилетний ребенок. Да и раньше, над омутком… Не услышал ведь прихода Ворона.

Но мысли пугающими не казались. Кравцов мало опасался гипотетического любителя махать старинным холодным оружием. И не единственно потому, что у того оснований для мести Кравцову не имелось. Нет. Таким основанием для маньяка может послужить что угодно, любой пустяк, порой лишь выдуманный. Но и рука, и оружие в ней были опасностью вещественной и осязаемой, с которой можно бороться и которую должно победить. Которая не заставляет сомневаться в целостности собственной психики…

Пашка-Козырь, как оказалось, заехал, чтобы оставить Кравцову обещанные ключи – от «Антилопы» и гаража. Доверенность обещал привезти вечером, когда вернется вместе с семейством. Кравцов подумав, что ехать ему в Саблино придется послезавтра, в понедельник. В воскресенье, к тому же совпавшее с кульминацией празднования трехсотлетия Питера, никого из дурдомовского начальства наверняка на месте не будет. Пытаться же что-либо выудить из поддавших по случаю торжества санитаров не стоит.

К реализации первого пункта своего плана он приступил немедленно. И немедленно план дал трещину.

– Они все нездешние, кроме последнего, – сказал Козырь в ответ на вопрос о сторожах-предшественниках. – Рабочие из Молдавии. Где их сейчас найти, понятия не имею. Сам знаешь, прописки местной у них нет, начинается где-нибудь новая стройка – туда откочевывают.

Зато Валя Пинегин – заодно выяснилось, что был он студентом, решившим подработать летом, – находился неподалеку. Лежал в Царском Селе, в больнице, с диагнозом ОЧМТ (открытая черепно-мозговая травма). Паршивый, честно говоря, диагноз.