Граненое время

А Федор все еще стоял па том же месте. Мимо него прошли девчата с комсомольского собрания. Вовремя заметив их, он принялся мыть сапоги в канаве снеговой водой.

— Чей-то миленок чистится перед свиданием! — с вызовом сказала одна из девушек (он узнал по голосу миловидную калькуляторшу из столовой).

Ее подружки засмеялись, но остановиться не посмели.

Он бросил свое вынужденное занятие, распрямился, окинул взглядом весь поселок — вплоть до восточного полудужья огней вокруг бетонного завода. Ему бы теперь какую-нибудь работенку потяжелее, он бы горы сдвинул до рассвета... По малому своему опыту, почти равному нулю, Федор не мог знать о том, что женская любовь пуще всего боится самой себя. То, что он принял за начало, было для Нади опасной серединой, на которой надо удержаться любой ценой, чтобы не выглядеть без ума влюбленной...

Он ходил по улицам поселка до тех пор, пока не погас свет в доме Братчиковых. Тогда он кинул последний окурок в талый снег и пошел в общежитие. Дверь оказалась запертой на ключ. Шуточки шутит Борис Арефьев. Или это домовитый Янсон?

Он сердито постучал в окно. Миша Перевозчиков открыл дверь и с порога погрозился в темноту:

— Руки прочь от бригадира!

«Как выдала себя с головой»... — думала Надя, закрывшись в своей комнате. Она не могла простить себе этого нечаянного порыва. Сделать шаг навстречу Федору и неожиданно припасть к нему, точно какая-нибудь несмышленая девчонка... Да что с ней, в конце концов? Что это, настоящая любовь или простое желание любви?

Она долго не могла уснуть и не гасила свет, чтобы отогнать навязчивое видение последней встречи с Федором. Баба ты и есть баба! А все играла давно заученную роль какой-то неземной, витающей в облаках гордячки. Вот тебе и мстит жизнь за театральное представление о жизни. И поделом. Что же теперь? Как ей быть? Надо по крайней мере остановиться, пока не поздно, вернее, пока не слишком поздно. Нужно наказать себя за вольность. Да, но причем тут Герасимов? Не ввела ли ты его в заблуждение своим легкомысленным кокетством? Боже, о чем речь! Ты просто-напросто не оттолкнула пария, а он уже и влюбился, как мальчишка. Влюблялся же он когда-то по-ромашевски в некую Веру Владимировну, полковую даму. Прошло. Пройдет и это. Как, неужели пройдет?.. И ей уже не хотелось, чтобы это проходило. Была ли ты, Надежда Бороздина, кем-нибудь любима? Терновский? Нет, тот просто увлекался. Настоящая любовь бесстрашна — увлечение трусливо. Вот Федор пойдет за тобой в огонь и воду. В чем же тогда дело, что тебя тревожит?..

Она искала ответа и не находила. Чего-то все-таки не доставало в ее отношениях с Федором. А чего именно? Да, сложен путь от несбыточных иллюзий к живой реальности. Не легко, ох как не легко в тридцать лет быть совершенно безотчетной в своих чувствах.

17

У Захара были свои приметы степной весны. Снег растаял — это еще ничего не значит: подует сиверко, разыграется апрельская поземка, и наметет за одну ночь такие сугробы, каких и в январе не видывали. Жаворонки прилетели, не радуйся прежде времени, — на их крыльях не только отсвет солнца, но и сизый иней весенних заморозков. Реки тронулись раньше срока, так они всегда поддаются соблазнам ранних оттепелей, а потом жалеют, что не привелось разгуляться по степи — силенок не хватило. Но если уж вслед за сусликами повылезают из глубоких нор отощавшие за зиму сурки и начнут пересвистываться на обочинах полевых дорог, то знай, весенний сев не за горами.

Захар поднялся на травянистый косогор, прикрывавший центральную усадьбу с северо-востока. Какое безветрие! Над поселком нависло серое слоистое облако, — кизячный дым медленно растекается по узкой долине, наполняя ее до краев. Вставшее из-за дальних озер чистое солнце пригревает сегодня по-настоящему. На вспаханной земле утренний штиль: она, как море, пронизанное солнечными иглами, брызжет мириадами фонтанчиков.

Жаворонки отвесно взлетают ввысь. Где бы ты ни остановился, всюду над тобой поющий жаворонок. Захар пристроился на гранитном выступе, расстегнул черненый полушубок, снял ушанку, пригладил шершавой ладонью реденькие волосы. И задумался. Нет, не о делах, о прелести жизни, такой чертовски короткой, что не хватает времени полюбоваться ею со стороны. Позади негромко свистнул притаившийся сурок, ему ответил другой из-за овражка. Захар обернулся: в десятке метров от него, на песчаной бровке норы, боязливо замер в караульной стойке рослый байбак. Он был худ, в старенькой шубке, но исправно нес сторожевую службу, пересвистываясь с ближними постами. Не обращая внимания на человека, который точно сросся с камнем, он вызвал наверх все свое семейство и, присев в кругу его, засвистал погромче.

Захар поднялся осторожно, чтобы не спугнуть чутких байбаков. Хватаясь за чилижник, за бобовник, он начал спускаться по крутому косогору.

Степь — первая любовь Захара. Он вырос в уютной деревеньке, расположенной среди островов Уральских гор, — там, где они, как волны, набегают на степные отмели и, не в силах преодолеть ковыльное мелководье, откатываются назад, в башкирские леса. Бывало, ранней весной, когда появлялись на южных склонах разлапистые проталины, Захара посылали пасти скот в ближние горы. Какое это было удовольствие: ходить с утра до вечера с кнутом в руках, искать дикий зеленеющий чеснок, разводить костры из волжанника, печь картошку, открыто покуривать отцовский самосад и без конца смотреть в глубину степи... А на закате возвращаться домой через набухшие за день овраги обязательно с какими-нибудь происшествиями. И потом, дома, вручив матери едва распустившиеся колокольчики, сбросив чапанчик и размотав мокрые портянки, сытно поесть, превозмогая дрему, и свалиться в углу полутемной горницы до нового рассвета. Так день за днем — пока не растает снег, не утихнут речки и не поднимут крик на ветлах прилетевшие грачи.

Ни сенокос с его таинственными ночами, с его поспевающей клубникой и страстной возней перепелов; ни жатва с ее пахучими ворохами хлеба на токах, с ее полуденным маревом, затопляющим все вокруг, вплоть до подошвы Седловой горы; ни начальные зимние дни с их загадочной вязью лисьих и заячьих следов на гумнах, с их еще слабой, теплой поземкой на дорогах, за которой придут рождественские морозы и новогодние метели, — ничто так не запоминается с детства, как эта пестрая апрельская степь, когда в глубоких балках оседают тяжелые льдистые снега, а на пригорках синеют на отбеленном ковыле первые колокольчики.

Именно в эту пору гражданская война, в их местах, снова приходила в движение, и на родное село Захара налетали дутовцы. Красные почему-то отступали именно весной, когда в степи появлялись казачьи сотни. Неужели у красных было меньше конницы? Или они, как сказал Захару старый есаул, не умеют ездить на лошадях, потому что всю жизнь были безлошадными?.. Но вот красные отступили в последний раз, чтобы уже в мае вернуться навсегда. Захар помнит до сих пор, как, взобравшись на поветь, он со страхом наблюдал заключительную схватку красных с белыми. Они сошлись у Седловой горы, лава на лаву. Рубились с такой яростью, что их кони без седоков до ночи метались вокруг села, никого к себе не подпуская.

Тогда-то и кончилось детство Захара. Отец поймал утром казачью лошадь и впервые послал его самостоятельно пахать майский пар.

В долах предгорья цвела чилига. Ее желтые костры тянулись вверх, к волжаннику, бобовнику, вишеннику и соединялись с их бело-розовыми огнями на вершинах гор. Синий дымок струился по степи от этого необыкновенного пожара. Ну где еще есть в мире такая красота?.. Захар останавливался в борозде, чтобы не столько передохнуть, сколько полюбоваться лишний раз всей этой прелестью земли. Он дал себе слово никогда не покидать ее, как бы ни сложилась его жизнь. И не покинул, остался верен ей до седых волос.

Ах, степь, степь, высокая степь южноуральского предгорья!

Кто мог знать тогда, в юности, что ты не только сказочно красива, но и сказочно богата кладами? Вот уже один за другим возвращаются его, Захара, сверстники, вдоволь покочевавшие по знаменитым стройкам, и начинают строить тут, где с незапамятных времен разливалось половодье хлебов среди кряжистых увалов. Говорят, что опытный геолог может по какому-нибудь цветку открыть залежи цветных металлов. Какие же еще тайны ждут своих первооткрывателей в степи, полыхающей бело-желто-розовым пламенем весеннего обновления!..

Полина Яковлевна давно привыкла к причудам мужа, который обычно просыпался в пять, а то и в четыре часа утра и, не позавтракав, тут же уходил из дома. Первые семь лет Синевы жили вдвоем, потом у них родились близнецы — две девочки, две капли воды, на редкость похожие друг на друга. В детстве дочерей путал отец, которого Полина Яковлевна частенько поправляла: «Это не Беллочка, а Леночка, пора бы знать!» А в юности их путали ухажеры, и им самим приходилось вразумлять какого-нибудь рассеянного молодого человека. «Я не Лена, я Белла, вы ошиблись». Они учились примерно, рано закончили университет, рано вышли замуж. Захар и Полина Яковлевна опять остались одни, словно и не было этих милых близнецов, разлетевшихся в разные стороны. Жизнь как бы начиналась сызнова, только годы уже не те: вместе с дочерьми улетела и собственная молодость.