Граненое время

— Седьмой год в пути? Так, так... Что же, и ссуды, и льготы получаете каждый раз исправно.

— По закону, — развязно объяснял вечный переселенец.

— Дом ваш?

— Собственный теперь. По документам.

— Корова?

— Дали и коровенку. Жалко будет продавать, молочная попала.

— Вам не придется продавать ни дома, ни коровы, — сказал Захар и пошел дальше.

За свою жизнь он перевидел всяких ловкачей, но такого еще не встречал. Этот вполне открыто и з а к о н н о, что называется, среди бела дня берет из государственной кассы полной горстью, — и никто ему ни слова. Выходит, можно спекулировать даже льготами переселенца. Ну и цепок же старый мир, черт побери!

Главный агроном Востриков, приехавший сюда вместе с первой группой добровольцев, рассказал Захару другую быль. Один из школьных товарищей агронома окончил духовную академию и был тоже направлен в Зауралье. (Поп на целине! — такого еще не слыхивал Захар Александрович.) Молодой разбитной священник обосновался неподалеку от центральной усадьбы совхоза, на хуторе украинских переселенцев, и довольно быстро раздул свое кадило. Верующие отвели ему лучший дом, выбрали церковного старосту, купили в складчину иконы, ризы — все, что нужно для богослужения. Когда райком узнал об этом, ц е л и н н ы й поп уже так прочно расположился на новых землях, приобрел такое влияние среди хуторян, что неизвестно, сколько бы лет методического труда потребовалось для антирелигиозной пропаганды, если бы не роковой случай. Завел безусый служитель культа верную поклонницу из вдовушек-переселенок, в которой души не чаял. Поехали они как-то вместе за дровами на станцию (знакомый шофер готов был услужить святому отцу). Нагрузили машину доверху. Кавалер в рясе усадил свою зазнобу в кабину, рядом с шофером, а сам забрался в кузов. Да и уснул в дороге, укрывшись с головой тулупом. Тряхнуло его раз, второй на ухабах — не проснулся. Тряхнуло еще посильнее — и полетел попик на мерзлую землю. Шофер схватился, когда отъехали с десяток километров. Вернулись. А он уже мертвый. Другого священника хуторяне не пожелали: они были убеждены, что бог наказал не только одного попа за тяжкий грех прелюбодеяния, но и всех верующих... Хотя и нехорошо смеяться по такому поводу, Захар Александрович хохотал до слез, слушая эту трагическую быль-небылицу о школьном товарище агронома. Да, цепок, цепок старый мир, если он способен укорениться даже тут, на целине, свободной от всякой скверны.

К концу мая Захар знал совхоз, как свои пять пальцев. И когда ранним июньским утром пожаловал Витковский, он мог уже сам, без помощи старожилов, познакомить его с хозяйством.

Новый директор сразу отправился в поле. Был знойный день: по всему горизонту вставали сказочные дворцы, средневековые замки, неприступные крепости на берегах многоводных рек. Миражи заманивали путешественников все дальше на восток.

— Неужели в совхозе нет отделений? — спросил Витковский, дав знак шоферу остановиться.

— Все пять поселков пока на бумаге, — сказал Захар, выбираясь из машины вслед за директором.

— Понятно.

— На центральной усадьбе и то работы фактически прекращены. До сих пор не закончены механическая мастерская, зернохранилище. Нет клуба.

— Как они здесь собирались жить? Ну да черт с ними! Оставим в покое наших предшественников. Надо строить, строить и строить.

— А деньги?

— Перед отъездом из Москвы я был в Госплане. Всех обошел. Пообещали три с половиной миллиона, а на будущий год — миллионов семь-восемь. За деньгами дело не станет.

Захар с уважением посмотрел на Витковского. Тот стоял на гранитном выступе, как памятник: высокий, прямой, властный; сильные плечи, привыкшие к золотым погонам, были чуть приподняты, в слегка прищуренных глазах, в наклоне подбородка — во всем угадывался характер.

Такой добьется своего.

Когда они снова и снова останавливались на каком-нибудь пригорке и Витковский подолгу вглядывался в текучую даль, то Захару казалось, что новый директор меньше всего обращает внимание на веселые, радующие глаз всходы на полях, а все прикидывает, будто на рекогносцировке, где бы тут расположить батальоны и где поставить батареи.

Во всяком случае, Витковский сказал ему, когда возвращались на центральную усадьбу:

— В степи обороняться трудно, в степи надо наступать, непрерывно, днем и ночью.

— Что ж, попробуем.

— Оторвался я от деревенской жизни. Но вырос в деревне. Знаете, чего нам здесь не хватает? Организации, дисциплины. Машины есть. Агрономы есть. Да все есть. А порядка мало.

— Что конкретно вы имеете в виду?

— Долгий разговор, — уклончиво ответил Витковский и больше не произнес ни слова до самого места.

Захару тоже не хотелось затевать спор, пусть директор и задел его за живое (уж он-то тридцать лет укреплял порядок в деревне).

Весь следующий день Витковский не выходил из кабинета; к нему вызывали агрономов, механиков, зоотехников, бухгалтеров, бригадиров. Захар сидел в сторонке, с любопытством наблюдая этот затянувшийся смотр руководящих работников совхоза. Его приятно удивляло, что новый директор никому не задавал анкетных вопросов; знакомясь с людьми, он начинал разговор с чего-нибудь второстепенного, даже пустякового. Главного бухгалтера, например, неожиданно спросил, есть ли у него перед окнами хоть одно деревцо. И главбух, розовощекий, пухлый детина средних лет, не нашел ничего другого как пообещать немедленно заняться озеленением территории.

— Отложим до осени, — заметил директор и стал расспрашивать о рентабельности хозяйства. Но в заключение все-таки добавил: — О саженцах не забудьте, вы же интеллигент, а не кочевник.

Когда на пороге появился зоотехник, почтительный и степенный пожилой человек, Витковский пригласил его в кресло, к столу, и вполне серьезно заговорил о сурках: правда ли, что они не наносят ущерба посевам? Зоотехник, бессменный автор «Заметок натуралиста» в районной газете, охотно изложил свою точку зрения и на сурков, и на сусликов, и на тушканчиков, и, не дожидаясь других вопросов, перешел к делу — начал жаловаться, что сильно затянулось строительство коровников, что бывшие руководители совершенно не занимались овцеводством (а степь красна тучными отарами!).

Заведующий механической мастерской, войдя в кабинет, представился по-военному:

— Техник Анисимов. Вызывали?

Директор утвердительно наклонил голову. Увидев на лацкане его пиджака ленточки ордена Отечественной войны и двух медалей, он поинтересовался:

— На каком фронте воевали?

— На хлебном.

— То есть?

— Орденом Отечественной войны я награжден за хлебозаготовки.

— Понятно. Что же надо было сделать, чтобы заслужить боевой орден в тылу? Объясните мне, пожалуйста...

Отпустив последнего бригадира, Витковский сказал секретарю парткома:

— Смотрите, какие люди, Захар Александрович! Но маловато у них чувства тревоги. Мы же на беговой дорожке, и где-то еще впереди у нас Америка.

— А при чем тут эта самая тревога, не понимаю. Пусть люди работают уверенно.

— И спокойно? Договаривайте.

— Во всяком случае, без суеты.

— То есть? Как раз во время тревоги и не положено суетиться. Уверенность — чувство сложное, знаю по собственному боевому опыту. Чтобы уверенность не превратилась в самоуверенность, то есть чтобы она не потеряла объективного значения, каждый из нас всегда должен быть в состоянии готовности номер один.

— Мудрено что-то.

— Вы любите говорить о творческом отношении к труду...

— Это совсем другое.

— Нет, не другое, уважаемый Захар Александрович!..

И опять Захар не стал спорить, как и вчера. Он уже начинал догадываться, что Витковский как бы продолжает давний разговор с самим собой: ему нужно было во что бы то ни стало утвердить в гражданских правах это жесткое слово т р е в о г а.

По пути из столовой они остановились у каменной коробки недостроенной механической мастерской. Витковский покачал головой, глядя на голые, как после пожара, стены.