Грани веков
Шрифт:
— Стой! — донеслось до него. Он с усилием потянул на себя дверь и обернулся на пороге.
Монахи стояли в нескольких шагах от него.
— Не делай этого! — предупредил один из них. В его голосе звучал странный акцент.
— Почему это? — спросил Ярослав. — Кто вы вообще,
— Какое дело тебе до чужого креста, — сказал второй. — Верни его, мы отнесем его владельцу, и сделаем вид, что ничего не было.
Ярослав усмехнулся. — Может, это я отнесу его настоящему владельцу? Почему вы преследуете меня?
— Верни крест, — повторил первый. — Ты все-равно не сможешь ничего изменить! Будет только хуже. Мы все-равно получим своё.
— Кто это — мы? — спросил Ярослав.
— Мы — Орден, — прошелестел голос монаха. — Мы — те, кто следит за порядком и законом. Верни крест!
Ярослав покачал головой. — Я вам не верю, — сказал он. И креста вы не получите!
С этими словами, он шагнул в храм, сжимая крест в кулаке.
В следующий миг он ощутил, как темнота сгустилась вокруг него, виски сдавило, словно тисками, голова закружилась. Он как будто проваливался в пустоту, и, на всякий случай, сильнее сжал крест в руках. Яркая вспышка возникла перед его глазами, а затем все стихло.
***
Ночь. Звездное небо над головой. Молодой месяц. Новолуние.
Он стоит на берегу реки, опираясь на палку. Где-то далеко на востоке первые лучи солнца начинают подсвечивать горизонт алым.
Он уже ощущает знакомые предвестники приступа: покалывание в пальцах, сжимающих деревянную клюку, пока еще тупая, пульсирующая боль в висках, накатывающая тошнота.
Он вглядывается в свое отражение в воде — на него смотрит седой старик с обезображенным ожогом лицом, губы его кривятся в горькой ухмылке.
Снова и снова — видения из прошлого, боль, беспамятство, и мир, в котором все изменилось.
Мир, в котором он по-прежнему остается чужаком, безумцем, калекой. Он вздыхает, продолжая глядеть на темные воды реки. Говорят, нельзя войти в неё дважды. Он знает это, как никто другой.
Край солнечного диска показывается над горизонтом, и на фоне багрово-кровавых небес, кажется черным.
В следующий миг боль охватывает его, судорога сводит руки и ноги, он падает, задыхаясь, мир темнеет.
— Это для его же блага, — раздается мягкий бархатный голос. — К сожалению, других вариантов у нас не осталось. Давайте разряд!
В ушах стоит собственный крик, рвущийся из легких, нестерпимая боль пронзает виски, он проваливается в темноту, под знакомый бессмысленный возглас:
— Тринадцатая, вызов, один-три!
***
Конец первой книги.