Граница России – Черное море. Геополитические проекты Григория Потемкина

«Есть известия, – продолжает свое разоблачение публикатор, – что этот «князь тьмы» с ведома и согласия императрицы сам стремился к независимости. Оба задумывались над тем, что ожидало Потемкина после смерти Екатерины… Ясно было, что с воцарением Павла светлейший потеряет если не жизнь, то власть и, по всей вероятности, свое несметное богатство. Ему нужно было заранее обеспечить себе независимость… В стремлении Потемкина стать «государем» в княжестве, герцогстве, королевстве, как бы оно ни называлось, нет сомнения. Это был монархист, которому были чужды освободительные идеи, привлекавшие великую княгиню Екатерину Алексеевну в сочинениях «просветителей»… Современники скоро почувствовали его деспотическую руку. Едва он достиг власти, как в интимном кружке цесаревича заговорили о фундаментальных законах и военных реформах, резко расходившихся с теми порядками, которые заводил Потемкин. Он показал Екатерине на деле, как можно пользоваться самодержавной властью, презирая общественное мнение; она быстро усвоила уроки супруга и даже его стиль».

Если Кизеветтер видел в Потемкине лишь орудие в руках Екатерины II, то Барсков, лучше зная по документам реальное положение вещей, связывал с влиянием Григория Александровича заметное изменение правительственного курса во второй половине екатерининского царствования. «Два события, Пугачевщина и вызов Потемкина, не случайно совпавшие в один год, служат границей между двумя периодами в жизни и деятельности Екатерины: в первом из них (1762–1773), говоря очень суммарно, она держит курс по ветру, играет в либерализм, организует Вольное экономическое общество, ставит на мировую сцену «фарсу» 1767 г., льстит напропалую Вольтеру и энциклопедистам, разрешает сатирические журналы и делает вид, что ценит общественное мнение, словом, ищет популярности в России и на Западе; во втором (1774–1796) – она дает себе полную волю, сама строчит законы у себя в кабинете или у Потемкина в Осиновой Роще, восхищается своими успехами во внутренней и внешней политике и все чаще пользуется услугами «кнутобойца» или, по выражению Пушкина, своего «домашнего палача» – С. И. Шишковского. Это период деспотизма.

Под сильнейшим влиянием Потемкина Екатерина была с 1774 до 1789 г. За это время появились «Учреждения о губерниях» (1775) и «жалованные грамоты дворянству и городам» (1785), упрочился надолго старый порядок с бюрократическими и полицейскими органами в центре и провинции и достигло крайних пределов крепостное право. В упрочении этого строя и заключалась главная работа Потемкина как ближайшего сотрудника и вдохновителя Екатерины, несшего, по ее словам, на своих плечах все бремя правления. Мелкопоместный смоленский шляхтич с очень чахлым родословным древом, он поднялся на такую высоту, до какой не достигал еще никто во все царствование Екатерины… Сохранилось множество анекдотов о его пышных пирах, дорогих нарядах, прихотях, любовницах и в особенности его чудовищном грабительстве – все это верно; но рассказы о его военных подвигах плохо вяжутся с известиями о грубых его ошибках в качестве полководца и главнокомандующего… Авантюрист крупного пошиба, он широко использовал свой «случай» в личных интересах; слепо полагаясь на его таланты и преданность, Екатерина отдала в его руки себя и свою власть. Он правил, она царствовала» [90] .

90

ОР РГБ. Ф. 369. Собр. Бонч-Бруевич В. Д. К. 375. № 29. Л. 17–18.

Какая великолепная ненависть! Недаром Н. Я. Эйдельман, сам очень прохладно настроенный к Потемкину и симпатизировавший Павлу I, все же не решился опубликовать предисловие к корректуре Барскова полностью, сделав из него чисто научные выдержки.

В 1945 г. в Праге в обширной русской колонии, имевшей несколько своих печатных органов и осуществлявшей большую научную деятельность в особом русском университете, отдельной книгой выходит небольшая биография Потемкина, написанная профессором А. Н. Фатеевым [91] . Вторичная по отношению к предшествующей литературе, эта работа ставила своей целью скорее ознакомить русских студентов в Праге с личностью одного из самых известных деятелей императорской России, чем открыть новые сведения о светлейшем князе. Однако Фатееву удалось собрать и кое-какие ранее неизвестные сведения о роли молодого Потемкина в перевороте 1762 г. Так, автор сообщает, что конногвардейский вахмистр Потемкин присоединился к заговору не в ходе переворота, а состоял в так называемом «секрете» великой княгини Екатерины Алексеевны – группе особо доверенных гвардейских офицеров. Кроме того, Фатеев подробно останавливается на торговой стороне деятельности Потемкина в Новороссии и Тавриде, его договорах с купцами и поставщиками для армии и поселенцев, перечисляет имена главных коммерческих сотрудников князя. Книга следовала в русле статьи Ловягина из Русского Биографического Словаря и решительно расходилась с мнением Кизеветтера.

91

Фатеев А. Н. Потемкин-Таврический. Прага, 1945.

К концу 40-х – началу 50-х гг. в Советском Союзе вырастает и активно включается в научную жизнь целое поколение исследователей, родившихся уже после революции и получивших образование в жестких рамках советской исторической школы. Свобода мышления не поощрялась, зато чисто профессиональный уровень в области обработки архивного материала, археографической подготовки публикаций, переводов иностранных исторических текстов становится к 50-м годам высок как никогда до этого. Архивный документ зачастую как броней прикрывал ученого от нападок недовольных коллег и иногда позволял доказать мнение, отличное от общепринятого.

В этих условиях появились фундаментальные труды Елены Иоасафовны Дружининой о внешней политике России екатерининского царствования [92] и развитии экономики на вновь присоединенных землях. Ее монография «Северное Причерноморье в 1775–1800» изменила сложившиеся представления о Потемкине как «авантюристе крупного пошиба», «сатрапе» и «деспоте» и была воспринята научным сообществом именно благодаря серьезной источниковой базе. Дружинина подробно останавливается на политической обстановке, в которой проходило хозяйственное освоение бывшего Крымского ханства, на решении Потемкиным татарского вопроса, обеспечившем лояльное отношение местного населения к русскому правительству и тому переселенческому потоку, который устремился в Тавриду. Автор уделяет внимание легализации Потемкиным побегов крестьян из внутренних губерний, укрывательству им беглых и «воровских» людей, запрещению крепостить поселян [93] . «Правительство лихорадочно заселяло приграничные районы, не останавливаясь перед фактической легализацией побегов крепостных из внутренних губерний… Беглые в случае розыска чаще всего объявлялись «неотысканными». Этот курс, связанный с именем Потемкина, вызвал раздражение многих помещиков более северных украинских губерний и центральной России: массовое бегство крепостных в Причерноморье лишало их работников. Против Потемкина возникло оппозиционное течение, представители которого стремились скомпрометировать мероприятия, проводившиеся на юге страны… Критика деятельности Потемкина на юге была подхвачена за рубежом… Отрицательное отношение иностранной дипломатии к усилению стратегических позиций России в Причерноморье вполне понятно. Известно также, что вывоз колонистов из Западной Европы воспринимался правительствами иностранных держав как нежелательное явление» [94] .

92

Дружинина Е. И. Кючук-Кайнарджийский мир. М., 1955.

93

Дружинина Е. И. Северное Причерноморье в 1775–1800. М., 1959.

94

Там же. С. 261, 27.

В своей монографии Дружинина сумела рассказать правду о государственной деятельности Потемкина в Причерноморье тогда, когда по логике вещей такая правда не могла быть рассказана. Книга оказала серьезное влияние на дальнейшее развитие советской историографии екатерининского царствования, кроме того, ее часто использовали иностранные историки.

В 1977 г. во Франции выходит работа писателя-эмигранта Анри Труайя (Льва Тарасова) «Екатерина Великая», быстро завоевавшая широкую популярность среди европейских читателей. Говоря о личной жизни императрицы и ее государственной деятельности, автор касается удивительно прочного союза, возникшего между ней и светлейшим князем. «Екатерина и Потемкин являют собой чету людей сильных, властных, исключительных по здоровью и уму, жадных на удовольствия и на работу, – пишет Труайя. – Потемкин… с самого начала доказывает, что в нем нет ничего от фаворита-временщика. Покоренная своим другом, Екатерина советуется с ним по всем важным политическим вопросам… Даже расхождения во взглядах ее радуют. Она счастлива, что впервые перед ней человек… способный на равных спорить с ней. Наконец-то она не одна правит Россией… Вот что писал принц де Линь: «…Глубокий философ, умелый министр, тонкий политик… он, как ребенок, хочет всего и, как взрослый, умеет от всего отказаться. В чем его волшебство? Это гений – гений – гений!..» Содержание двадцати трех писем Екатерины фавориту говорит о том, что отношения их совершенно супружеские» [95] .

95

Труайя А. Екатерина Великая. М., 1997. С. 237–241.

В близком к Труайя ключе, но давая куда более тонко проработанный психологический портрет, трактует образ Потемкина Изабель де Мадариага. Ее монография, посвященная царствованию Екатерины II, с 80-х гг. нынешнего столетия легла в основу современного знания о екатерининской эпохе. Эта книга до сегодняшнего дня продолжает занимать в историографии место краеугольного камня, от которого отталкивается в своих построениях новое поколение ученых. К сожалению, труд Мадариага до сих пор не переведен на русский язык.

«Назначение Г. А. Потемкина генерал-адъютантом императрицы зимой 1774 г., – пишет исследовательница, – не только означало новую фазу политической истории ее царствования, оно открыло новую, волнующую страницу личной жизни Екатерины» [96] . «Десятилетняя разница в возрасте между ним и Екатериной значила все меньше по мере того, как оба старели. С годами он стал велик сам по себе… Вероятно, его пребывание рядом с Екатериной в масштабах страны играло стабилизирующую роль, так как отчасти удовлетворяло потребности русских в мужском правлении… Исчезновение Потемкина в октябре 1790 г. было похоже на падение могучего дуба, оставившего широкую брешь как в общественной, так и в частной жизни Екатерины. В течение 17 лет он господствовал на русской сцене и неизбежно стал мишенью зависти, даже ненависти, тех, кого он вытеснил, кто не извлек пользу из его покровительства, кто обижался на его высокомерие, самонадеянность, всемогущество… Множество легенд, выросших вокруг него, были данью его необыкновенной личности. Многие, как британский посол Джеймс Гаррис, граф Сегюр или принц де Линь, пали жертвами его обаяния. Человек огромных познаний, он был более, чем кто-либо при екатерининском дворе, близок к родным корням русской культуры в ее церковнославянском и греческом проявлениях и менее других затронут интеллектуальной засухой просвещения» [97] .

96

Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. New Haven and London, 1981. Р. 343.

97

Madariaga I. de. Указ. соч. P. 344, 567.

Мадариага использовала для написания своего труда многие, накопленные к тому времени в русской дореволюционной и советской историографии знания об эпохе Екатерины II. В частности, для характеристики Потемкина она обращается к монографии Дружининой и почти дословно цитирует Масловского. «Чувства, которые вызывал светлейший князь во время своей жизни, заслонили последующую историографию и не позволили ученым вынести объективное суждение о его службе России. Только недавно его работа в качестве генерал-губернатора Новороссии была изучена по его собственным бумагам и была дана позитивная оценка его роли в развитии незаселенных земель юга. В отличие от Суворова или Румянцева Потемкин, похоже, еще ожидает своего военного биографа. Его обвиняли в лени, медлительности, выдумывании мнимых врагов там, где их на самом деле не было, хотя никогда – в личной трусости. Неудача, постигшая его как солдата, заставила историков проглядеть тот факт, что он был первым современным русским генералом, командовавшим не просто одной армией, но несколькими театрами военных действий… с дополнительной задачей интегрировать действия построенного им Черноморского флота в общий стратегический план» [98] .

98

Madariaga I. de. Указ. соч. С. 580.

Довольно странно уже после публикации в СССР книг Дружининой и на Западе Мадариаги выглядит статья советской архивистки и краеведа Нины Молевой «Секрет» Потемкина-Таврического», где автор, основываясь на обнаруженной росписи направленных в 1787 г. в Крым молодых живописцев, делает вывод о реальном существовании «потемкинских деревень» [99] . Молева старается доказать, что все административные работы Г. А. Потемкина были направлены единственно на удовлетворение его безмерного тщеславия, деревни поселенцев и молодые южнорусские города представляли собой скопище картонных домиков и декораций, расписанных под монументальные здания. Под это чисто гельбиговское умозаключение подведены архивные источники, обнаружение которых должно было сделать выводы автора доказательными.

99

Молева Н. Архивное дело №… «Секрет» Потемкина-Таврического. М., 1980.