Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования

Таким образом, понятие «сословие», изначально использованное, чтобы подчеркнуть корпоративность дворянства, постепенно распространялось и на другие социальные группы (государственные чины/ состояния), обладавшие наследственным правовым статусом. Однако в этом случае неизбежно возникал вопрос: была ли та или иная социальная группа (государственный чин, состояние…), в том числе и обладавшая наследственным правовым статусом, сословием? При этом дополнительные проблемы в понимании «сословия» вносило размывание корпоративной составляющей значения этой категории. Например, географ и статистик Е. Ф. Зябловский в 1810 г. писал, что «российский народ разделяется: на дворян, духовных, купцов с мещанами, цеховыми и посадскими, однодворцов и крестьян (курсив Зябловского. – Авт.). Каждое из сих состояний имеет свои права и преимущества». В отношении дворян он отмечал, что они «составляют отличнейшее в государстве сословие». При описании крестьян Зябловский сообщал, что «сие сословие людей разделяется ныне на государственных и помещичьих крестьян (курсив Зябловского. – Авт.)» [339] . Итак, он использовал понятие «сословие» как синоним понятия «состояние», которое у него фактически означало большую социальную группу, которая обладала наследственным правовым статусом. Безусловно, такое некорпоративное использование понятия «сословие» было отнюдь не единичным [340] .

339

Зябловский Е.[Ф]. Землеописание Российской империи для всех состояний. СПб., 1810. Ч. 3. С. 3, 7.

340

Например, П. И. Пестель счел возможным утверждать следующее: «Много существует различных сословий, состояний или классов людей в России. Каждое из оных имеет свои особенные отличительные выгоды и ограничения. По соображению настоящего положения вещей оказывается таковых сословий в народе до двенадцати различных» («Русская правда»: (Конституционный проект П. И. Пестеля) // Конституционные проекты в России XVIII – начала XX века. М., 2010. С. 374). Ср.: Фриз Г. Л. Указ. соч. С. 142.

Однако размывание корпоративной составляющей значения «сословия» вовсе не означало его исчезновения. К середине XIX в. образованный подданный российского монарха мог обратиться к «сословию», чтобы описать имперское общество как совокупность корпоративных социальных групп, обладавших наследственным статусом. В связи с этим укажем на заметку Н. В. Гоголя «О сословиях в государстве», написанную примерно в 1845–1846 гг. Свои рассуждения о сословиях в России он начал с дворянства. Писатель полагал, что «дворянству нашему досталась прекрасная участь заботиться о благосостоянии низших». Соответственно, именно это «должно нача<ть> чувствовать это сословие с самого начала. Из-за это<го> само<го> они должны составить между собою одно целое, совещанье они должны иметь между собою об управлении крестьянами». Будучи этим целым, т. е. корпорацией, «они не должны попустить между собой присутствие такого помещика, который жесток или несправедлив: он делает им всем пятно. Они должны заставить его переменить образ обращенья». Говоря про «последний в государстве и многочис<ленный> класс», т. е. крестьян, он отмечал, что они «составляют также сословие». Это обосновывалось тем, что они «…имеют много о чем совещаться между собою. Состоя под управленьем помещика, они имеют тоже о чем совещаться». Переходя к «сословию граждан», т. е. горожан, Н. В. Гоголь отмечал, что «оно должно помнить, что они стражи и хранители благосостояния и должны сами из себя избирать чиновников» [341] . Для Н. В. Гоголя сословия являются корпорациями, выступающими и действующими через свои коллективные органы. Н. В. Гоголь довольно четко демонстрирует свое понимание сословия: это корпорация, которая выступает и действует через свои коллективные органы. Именно наличие таких органов, по Гоголю, и превращало некое «состояние» в «сословие».

341

Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. 8: Статьи. М.; Л., 1952. С. 492–494.

Глава 2 Социальная структура в представлениях российской элиты XVIII в.: неправительственный дискурс

Впредыдущей главе речь шла по преимуществу о том, каким образом происходил процесс конструирования социального (эволюция терминологии, выработка концептуальных моделей и законодательного оформления социальных групп) со стороны государственной власти: лицами или учреждениями, уполномоченными на то российскими монархами.

В настоящей главе речь пойдет об ином: об анализе тех основных принципов, вокруг которых российская элита выстраивала концептуальные подходы к восприятию социальной структуры. В центре внимания находится пример дворянской страты, и это неудивительно: дебаты о социальной стратификации в России XVIII в. – это, прежде всего, дебаты об исключительной роли дворянства в социальной системе империи. Изучение того, каким образом российские элиты описывали место и роль дворянского сословия в системе социальной стратификации, позволяет рассмотреть и более широкую проблему взаимодействия и сосуществования различных подходов и вариантов организации социальной иерархии, характерных для российского общества XVIII в.

Важно подчеркнуть: в центре нашего внимания оказывается не правовой статус той или иной страты (пресловутая «сословная парадигма», являющаяся постоянным предметом обсуждений в среде историков), но различные манеры обсуждения статуса, различные подходы к его определению – словом, различные дискурсы о социальной стратификации, использовавшиеся российскими элитами для того, чтобы обсуждать структуру общества. Эти дискурсы правильно будет определить как неправительственные; их можно было бы назвать общественными, учитывая, что в силу изменений, произошедших в России в XVIII в. (процесс масштабной вестернизации, запущенный реформами Петра I), общество формировалось, прежде всего, в элитарной части населения страны. Знакомство с западной литературой, усвоение культурных практик Запада, связанные с этим новые представления о смысле и характере общественных отношений, породили активную и глубокую рефлексию в среде российских элит, не свойственную предыдущему периоду.

При помощи разных концептуальных структур (языков, глоссариев) индивиды конструировали разные парадигмы стратификации, применявшиеся в разных коммуникативных ситуациях, среди которых правовая ситуация (связанная, например, с тяжбой) была лишь «одной из». Наш анализ, охватывающий целый ряд различных манер обсуждения социальной структуры и разных коммуникативных контекстов, не является, конечно, исчерпывающим. Тем не менее применительно к XVIII в. мы можем выделить несколько дискурсов, подходов к социальной стратификации, которые различались и конфликтовали между собой и в сложном взаимодействии которых формировались те представления о дворянской исключительности, которые в конечном счете привели к беспрецедентному продворянскому законодательству екатерининской эпохи. Мы дали этим подходам, или манерам речи, условные названия, постаравшись по возможности «схватить» центральный момент, характерный для каждого из них: функционалистский, социологический и эгалитаристский. Ниже мы кратко рассмотрим концептуальные основания этих подходов в привязке к их коммуникативному контексту.

2.1. Функционалистский подход: «должности», добродетели и воздаяние

Один из базовых, основополагающих подходов, выработанных элитой в отношении социальной стратификации, представлял собой стратификацию по функциям. Это предполагало, что общество является соединением различных групп, каждая из которых имеет собственное занятие; общество, таким образом, уподоблялось организму – метафора, восходящая к Платону и (с большими оговорками) Аристотелю. Одним из ярких (и чрезвычайно влиятельных!) примеров такого подхода выступала знаменитая басня о желудке, рассказанная, по преданию, Менением Агриппой для того, чтобы успокоить взбунтовавшийся римский плебс [342] ; в европейской культуре Нового времени басня Агриппы была прекрасно известна [343] .

342

Первая плебейская сецессия произошла в 494 г. до н. э.; плебеи покинули Рим и собрались на Священной горе. Чтобы успокоить их, сенаторы направили делегацию во главе с популярным Агриппой, бывшим консулом-триумфатором; Тит Ливий сообщает, что Агриппа, будучи допущен в лагерь плебеев, «…рассказал по-старинному безыскусно вот что. В те времена, когда не было, как теперь, в человеке все согласовано, но каждый член говорил и решал, как ему вздумается, возмутились другие члены, что всех их старания и усилия идут на потребу желудку; а желудок, спокойно сидя в середке, не делает ничего и лишь наслаждается тем, что получает от других. Сговорились тогда члены, чтобы ни рука не подносила пищи ко рту, ни рот не принимал подношения, ни зубы его не разжевывали. Так, разгневавшись, хотели они смирить желудок голодом, но и сами все, и все тело вконец исчахли. Тут-то открылось, что и желудок не нерадив, что не только он кормится, но и кормит, потому что от съеденной пищи возникает кровь, которой сильны мы и живы, а желудок равномерно по жилам отдает ее всем частям тела. Так, сравнением уподобив мятежу частей тела возмущение плебеев против сенаторов, изменил он настроение людей» (Тит Ливий. История Рима от основания города. М., 1989. Т. 1. С. 89). Эту басню упоминают – уже не связывая ни с Агриппой, ни с плебейской сецессией – Цицерон, Сенека и апостол Павел.

343

Например, Шекспир поместил ее в трагедии «Кориолан» (1606). Равным образом и Лафонтен ссылается на Агриппу в своей басне «Члены тела и желудок», где развивает метафору тела таким образом: С желудком сходны короли: Они дают и получают; На них работают все граждане земли, Из них и пользу извлекают. Король дает всем жить, труд честный поощряет. Законом огражден, ремесленник живет, Чиновник свой оклад исправно получает, И барыши купец берет. Король достойное достойным воздает И всей страною управляет.

Органицизм был следствием функционализма. Томистская теология, опиравшаяся на переосмысления аристотелевской философии, описывала общество как иерархию функциональных категорий. Уделяя большое внимание социальной этике, Фома Аквинский полагал, что спасение зависит от «добродетели»; добрые дела так же необходимы христианину, как и вера. «Добродетель» в данном случае понималась как старательное исполнение социальных функций, соответствующих конкретным социальным группам, формирующим определенную систему стратификации. Социальная иерархия зависела от «должностей», привязанных теперь к конкретным группам; статус при таком взгляде был связан с функцией.

Так, М. А. Корзо, изучая католическую и православную проповедь в Речи Посполитой XVII в., приходит к выводу о том, что для католической проповеди, испытавшей мощнейшее влияние томизма, «…сословное деление, так же, как и разделение общества на различные социальные (профессиональные) группы, является частью… иерархического устройства мира. Необходимость разделения социальных функций и любой иной дифференциации обосновывается в проповеди органической концепций общества. <…> Место, которое каждый христианин занимает в этом социальном порядке, определено ему самим Богом. Это своего рода “социальное призвание”, то, что человек должен принять как веление Бога, с чем должен мириться» [344] . Из набора «добродетелей» отдельных групп складывается и общее благо, которое имеет приоритет над благом индивида. Структурная иерархия охватывала общество целиком, включая и правителя, и церковь, – каждая социальная группа в томистской теологии обладала своей «целью», образуя общественный организм.

344

Корзо М. А. Образ человека в проповеди XVII века. М., 1999. С. 118.

Итак, взгляд на общество как на социальное тело, в котором разные члены выполняют разные функции на общее благо, был заимствован христианством из античной политической мысли и переосмыслен с учетом сложившихся в средневековом европейском обществе социальных градаций. Такая социальная классификация позволяла описать общество на основании функциональной специализации отдельных страт, поэтому данный взгляд на социальную структуру можно назвать функционалистским: каждая страта общества здесь имеет собственные функции, и спасение отдельного индивида зависит от того, насколько успешно он их исполняет. Такой язык был до некоторой степени противоположен описанию социальной структуры в правовых категориях, поскольку акцент здесь был сделан на функциональной деятельности отдельных страт (раскрывавшейся, в свою очередь, с помощью богатого метафорического языка «политического тела»), а не на правовом статусе либо привилегии.

Не рассматривая здесь вопроса о том, до какой степени функционалистский, органицистский взгляд на социальную структуру был характерен для средневековой Руси, подчеркнем: на протяжении XVII в., по мере возрастания контактов c малороссийским духовенством, развивалась и соответствующая система понятий. В коммуникативных стратегиях церковной элиты российского XVIII в. сословная структура, сформированная российским правом, практически не находила отражения. Церковные иерархи – следуя в целом логике функционализма – предпочитали говорить о делении подданных императора по родам занятий: воины, судьи, земледельцы и, конечно же, священнослужители и цари.

Один из наиболее ярких примеров того, как функциональный взгляд на социальную структуру воплощался в церковной проповеди начала XVIII в., – проповедь Стефана Яворского «Колесница четыреколесная многоочитая, Езекиилем пророком виденная» (1704) [345] . Стефан использовал здесь любимую метафору, смешивая таинственное видение пророка Иезекииля (Иез. 1: 5–24) с образом «триумфальной колесницы», символизирующей Россию [346] . Однако в данном случае образ колесницы позволил Стефану развернуть органицистскую перспективу взгляда на социум. Ведь каждое из колес «триумфальной колесницы», влекомой чудесными животными, символизирует собой социальную страту – «чин», и к этим «чинам» Стефан поочередно обращается: «Первое колесо: первый чин князей, боляр, вельмож, и советников царских. Второе колесо: вторый чин людей военных, генералов, кавалеров, капитанов, и прочих офицеров и воинов. Третие колесо: третий чин людей духовных, архиереев, иереев, архимандритов и игуменов, и всего освященнаго собора. Четвертое колесо: четвертый чин людей простонародных, граждан, купцов, художников, ремесленников и крестьян земледельцов» [347] .

345

Преосвященнаго Стефана митрополита Рязанскаго колесница четыреколесная, многоочитая, Иезекиилем пророком виденная, на триумфальное вшествие уготованная российскому Августу и повелителю, благочестивейшему государю нашему царю Петру Алексиевичу всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу, по толиких преславных над шведами победах в свой престольный царствующий град Москву входящему, проповедническим художеством на новозачатый год 1704 // Проповеди блаженныя памяти Стефана Яворскаго, преосвященнаго митрополита Рязанскаго и Муромскаго, бывшаго местоблюстителя престола Патриаршаго, высоким учением знаменитаго, и ревностию по благочестии преславнаго. М., 1804. Ч. 2. С. 185–224.

346

Стефан Яворский является автором целого цикла «колесниц», опирающегося на образность видения Иезекииля: «Колесница торжественная» (1703), «Колесница четырехколесная многоочитая, Езекиилем пророком виденная» (1704), «Жатва торжественная» (1705) и «Торжественной колесницы путь сугубый» (1706).

347

Колесница четыреколесная многоочитая, Езекиилем пророком виденная… С. 187.