Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования
Шрифт:
Таким образом, достаточно стройная на уровне теоретических рассуждений концепция сословного строя – как системы юридической регламентации прав и обязанностей для каждой социальной группы, преимущественно наследственного порядка передачи социального статуса и организационного оформления корпоративной общности – при ее столкновении с конкретно-исторической реальностью всегда требует дополнительных объяснений и оговорок.
В работе Н. А. Ивановой и В. П. Желтовой своеобразие сословного строя России имперского периода объясняется взаимовлиянием нескольких факторов. Во-первых, для нашей страны была характерна «разновременность» формирования сословий: дворянство, городские слои (почетные граждане, купцы, мещане, ремесленники) складываются в сословия на протяжении XVIII – первой трети XIX в., а «крестьянство», «инородцы» – фактически в течение всего XIX в. При этом на скорость и степень детализации юридического статуса основных сословных групп заметное влияние оказало использование образцов зарубежного законодательства [217] .
217
Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословное общество Российской империи… С. 721.
Во-вторых, в России особую роль в процессе формировании сословного строя играло государство. Это проявлялось не только в формально-юридической дифференциации прав и обязанностей, но и в политике по созданию сословных корпоративных институтов. И хотя, как справедливо замечают авторы, подобные структуры не
В-третьих, в отличие от стран Западной Европы, где «сословия возникали на основе феодальных отношений (сюзерен – вассал) и из отношений земельных собственников с городами, добившимися правовой независимости», в России системообразующим элементом сословного строя был «институт подданства», который проявлялся в форме взаимодействий власти и общества в условиях его сословной стратификации [218] . Данный институт служил интеграционной основой для экономических, политических и морально-религиозных аспектов социальной жизни. Экономическую основу отношений подданства, по мнению Н. А. Ивановой и В. П. Желтовой, составляли «государственная собственность на землю, недра, леса, воды и сложившийся на ее основе государственный феодализм» [219] . Таким образом, именно государство в лице самодержавного правителя и подчиненного ему государственного аппарата и церкви рассматривается в качестве основной социогенерирующей силы, направляющей и контролирующей развитие социума.
218
Там же С. 15.
219
Там же. С. 723.
Мы считаем, что подобный взгляд на развитие социальных процессов, хотя и отражает ряд важных особенностей России имперского периода, существенно упрощает историческую реальность. Продолжая предложенную авторами логику до предельных значений, можно утверждать, что в России складывание сословной системы – исключительно результат усилий государства, а не естественный процесс социальной дифференциации общества. Очевидно, что при таком подходе не учитывается интерпретационная активность индивидов и многообразие их реакций на попытки государства регулировать различные аспекты повседневной жизни. В реальности государство нигде и никогда, даже в условиях тоталитарного режима, не способно полностью регламентировать и контролировать характер внутри- и межгрупповых отношений, а следовательно, множество социальных явлений и процессов возникало не только без участия государства, но и вопреки его установкам.
Отчасти несводимость факторов социальной истории только к политике государства подтверждается итоговыми замечаниями авторов. Так, в заключении они констатируют двойственность и противоречивость социальных последствий реформ 1860–1870-х гг., которые, с одной стороны, обозначили новый вектор развития, связанный с постепенным преодолением сословности, а с другой, и это особенно заметно в отношении крестьянства и дворянства, способствовали укреплению «некоторых сословных начал» [220] . В результате такой двойственности в конце XIX – начале ХХ в. в России переход к классовой структуре происходил при частичном сохранении сословного строя, что существенно осложняло развитие общественных институтов и сопровождалось, наряду с сохранением всевозможных мелких сословных групп, ростом численности маргинальных слоев населения [221] . Однако, признавая особенности развития социума имперского периода, авторы подчеркивают общность основного направления в эволюции социальной стратификации России и стран Европы. В общем виде, по их мнению, «…Россия не избежала сословного структурирования на определенном историческом этапе, подчиняясь в этом отношении мировым закономерностям» [222] .
220
Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословное общество Российской империи… С. 724.
221
Там же. С. 727.
222
Там же.
Не менее интересным вариантом осмысления масштабных социальных процессов в длительной временной перспективе являются работы Б. Н. Миронова. Впервые опубликованная в 1999 г. монография «Социальная история России периода империи (XVIII – начала XX в.)» вызвала большой интерес как зарубежных, так и российских исследователей [223] . Учитывая критические замечания и пожелания читателей, автор трижды дополнял текст работы [224] . В результате более глубокого изучения материального положения различных категорий российских подданных XVIII – начала ХХ в. был собран материал для монографии «Благосостояние населения и революции в имперской России» (2010, 2012), а в 2014–2015 гг. на основе текста «Социальной истории России периода империи» автор опубликовал новый вариант своей работы под заголовком «Российская империя: от традиции к модерну» [225] .
223
См., например: Российский старый порядок: Опыт исторического синтеза: «круглый стол» / материалы подгот. C. С. Секиринский // Отеч. история. 2000. № 6. С. 43–93; Ахиезер А. С. Специфика исторического опыта России: трудности и обобщения: Размышления над книгой // Pro et Contra. 2001. Т. 6, № 4. С. 209–221; Аврус А. И., Голуб Ю. Г. Новый рубеж отечественной исторической науки // Клио: журн. для ученых. 2001. № 2 (14). С. 244–247; Forum // Slavic Review. 2001. Vol. 60, №. 3. P. 550–599; Елисеева И. И. Обсуждение монографии Б. Н. Миронова «Социальная история России» // «Английская набережная, 4»: ежегодник С.-Петерб. науч. о-ва историков и архивистов. СПб., 2000. С. 467–473; Рабжаева М. В. Смена вех в понимании российской истории: Обсуждение книги Б. Н. Миронова «Социальная история» // Журнал социологии и социальной антропологии. 2001. Т. 3, № 2. С. 174–189.
224
Cм., например: Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII— начала XX в.): Генезис личности, демократической семьи и правового государства: в 2 т. 3-е изд., испр., доп. СПб., 2003.
225
Миронов Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну: в 3 т. СПб., 2014–2015.
Наряду с существенным увеличением объема используемых источников, принципиально важным дополнением, которое, на наш взгляд, заслуживает пристального внимания современных историков, являются размышления автора о методологических основаниях исследований по социальной истории России. Обращаясь к читателям, Б. Н. Миронов заявляет о приверженности «неоклассической модели исторического исследования», которая «ориентирована на синтез социальной, культурной, экономической, политической истории, социально-исторической антропологии, исторической социологии и исторической психологии, при использовании междисциплинарного подхода, макро- и микроанализа, объяснения и понимания» [226] . Такой междисциплинарный подход может способствовать открытию новых, более пластичных
методов исследования, позволяющих адекватно реконструировать различные проявления социального в исторически обозримом прошлом. Однако, и с этим утверждением Б. Н. Миронова нельзя не согласиться, основной проблемой, без решения которой невозможно достижение обозначенной цели, является нечеткость и формальный характер используемого в исторической социологии и социальной истории понятийного аппарата.226
Там же. С. 12–13.
Констатируя необходимость выработки четкого понимания основных социальных категорий, Б. Н. Миронов акцентирует свое внимание на значении понятий «социальная структура», «социальная стратификация», «класс», «сословие». По его мнению, историки нередко подразумевают под «социальной структурой» то, что в социологии принято обозначать термином «социальная стратификация». Любая стратификация предполагает «социальное неравенство в обществе, разделение последнего на неравноценные социальные единицы – касты, “чины”, сословия, классы, страты, слои и ранжирование… по неравенству в доходах, образовании, престиже, власти и в доступе к любым социальным благам и ресурсами» [227] . В отличие от «стратификации» термин «социальная структура» используется в современной социологии не столько для обозначения формальных границ и имущественного неравенства в обществе, сколько для констатации существования «постоянных и упорядоченных связей между его членами, их взаимоотношений в повторяющихся и устойчивых формах по определенным правилам и нормам». В данном контексте «…социальная структура создает в обществе систему отношений между людьми, занимающими определенные социальные позиции, с точки зрения социальных ролей, взглядов и убеждений, интересов, жизненных шансов и типичных направлений коммуникаций» [228] . Так, например, по мнению Б. Н. Миронова, социальная структура российского общества XVIII в. – «это специфическая конфигурация взаимоотношений между дворянином и купцом, крестьянином и чиновником, священником и мещанином, а также и все другие отношения между людьми разных статусов в соответствии с установленными законом и обычаем нормами и правилами, благодаря чему удовлетворялись основные жизненные и социальные потребности населения» [229] . Одновременно с социальной структурой как «специфической конфигурацией взаимоотношений» в обществе неизбежно возникает «разделение на сословия и сословные группы с точки зрения их неравенства в отношении уровня жизни, образования, власти, престижа, образования и стиля жизни», которое отражает сущность социальной стратификации.
227
Миронов Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну. С. 325.
228
Там же.
229
Там же.
Резюмируя свои размышления о содержании терминов «социальная структура» и «социальная стратификация», Б. Н. Миронов предлагает сочетать две системы социальных координат: с одной стороны, используя понятие «социальная стратификация», следует разложить общество «…на однородные социальные группы (касты, сословия, классы, слои, страты) и ранжировать их в иерархическую систему в соответствии с теми или иными критериями, а с другой – рассмотреть, как взаимодействовали различные социальные группы и каким образом на базе этого взаимодействия рождалась социальная структура как система» [230] . При этом он призывает исследователей помнить, что «всякая социальная структура и стратификация являются в значительной мере условными, так как зависят от критериев, положенных в их основу» [231] .
230
Миронов Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну. С. 325–326.
231
Там же. С. 326.
Однако простая констатация «виртуальности» выделения социальных групп не дает исследователю новых инструментов для изучения прошлого. Напротив, доведенная до крайности такая позиция не способствует сближению исследователя и исторической реальности, так как в любом обществе всегда существовала многоуровневая и очевидная для современников групповая дифференциация. Понимая это, Б. Н. Миронов на теоретическом уровне признает важность многомерной социальной классификации и в качестве примера обозначает возможные критерии для выявления социальных страт: они могут быть организованы в иерархический порядок в соответствии с престижем, властью, материальным положением, образованием, знанием, религиозно-этнической принадлежностью и происхождением [232] . Более того, одним из важных критериев социального неравенства он называет «жизненный стиль» представителей определенной социальной группы. Данное понятие, по словам автора, обозначает: «во-первых, поведение человека и предметы его собственности – как он одевается, что ест, как ухаживает за телом и здоровьем, как и где отдыхает и развлекается, которые истолковываются им самими и окружающими как символы положения, занимаемого им в обществе; во-вторых, систему установок, которые предопределяют поведение и представления, свойственные индивидуумам данной социальной группы». Рассматриваемые в комплексе, все эти составляющие определяют положение, при котором «стиль жизни служит не только маркером социального положения человека, но и подтверждением его статуса» [233] .
232
Там же. С. 327.
233
Там же. С. 329–330.
Признание условности любой исследовательской парадигмы, с помощью которой происходит дифференциация общества, актуализирует проблему определения критериев для подобного рода аналитической операции. В связи с этим Б. Н. Миронов справедливо отмечает недостаточность формально-юридического или материально-финансового критерия, так как в действительности социальная «стратификация по объективным критериям дает основание отнести человека к одной социальной страте, в то время как он сам может идентифицировать себя с другой, а его окружение воспринимать его как представителя третьей страты» [234] . Следовательно, утверждает автор, у историка «возникает необходимость оценивать социальное неравенство не только по объективным критериям, но и на основании самоидентификации – на представлении человека о месте своем и себе подобных в обществе (метод самооценки) и перекрестной идентификации – на представлениях людей друг о друге и одних социальных групп о других (репутационный метод)» [235] . Именно поэтому в исследованиях по социальной истории он, ориентируясь на работы П. Бурдьё [236] , предлагает руководствоваться рядом принципов социального моделирования, используемых в социологии.
234
Миронов Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну. С. 330.
235
Там же.
236
Бурдьё П. Социальное пространство и генезис «классов» // Бурдьё П. Социология социального пространства: сб. ст. М., 2005. С. 14.