Греховная связь

— В чем именно? — снова крикнула она. — Что он сказал? Он не знает! Он не знал, что делает! И это все ради него, все, что я сделала, все, что я вообще делала — все ради него!

Наступила долгая пауза.

— Зачем вы это говорите, Джоан? — спросил он необдуманно — слишком необдуманно.

Что она сказала? И зачем? Ее трясло еще сильнее. Молча она положила трубку.

Чуть позже, когда тяжелые тучи с востока начали затягивать низкое небо, она надела пальто и вышла из дома.

— А теперь выкладывайте все напрямик.

Мик Форд гордился собой за то, что достаточно владел искусством сделки. И правило номер один гласило: выясни, что ты должен сделать за то, что должен получить.

— Этот тип, Бейлби, — вы хотите убрать его, так? И просите меня сделать это?

Твердое выражение лица Джоан и весь решительный вид не могли скрыть внутренней тревоги. Еле заметная дрожь в голосе выдавала ее.

— Небольшой инцидент на дороге, — ответила она. — Ничего серьезного. Так, чтобы он не мог работать некоторое время. Чтобы было о чем поразмыслить на досуге, так сказать.

Мик Форд не выглядел чересчур привлекательным и в тот вечер по спасению „Алламби“, когда она видела его последний раз, даже несмотря на великолепие антуража званого обеда. Сейчас, в неверном свете дня с водянистым, едва пробивающимся сквозь тучи солнцем, льющим серую муть в давно немытые окна штаб-квартиры профсоюзов, он казался засаленным и неухоженным.

Не прибавил ему обаяния и невинный вид, который он напустил на себя, чтобы усилить эффект произнесенной залпом фразы:

— Насилие? Коррупция? За кого вы меня принимаете?

Но ею нельзя не восхищаться, ухмыльнулся он про себя. Этой дамочке палец в рот не клади.

— У вас, Мик, связи, это всем известно.

— У кого, у меня? — он комично выкатил глаза. — Это у человека-то в моем положении?

Ей было не до игр.

— Ах бросьте, Мик. Я вас знаю. Коррупция — ваше второе имя, со дня рождения.

— Помилуйте, Джоан…

— „Ваше положение!“ Это было бы положением Поля Эверарда, если бы не ваши свидетельские показания — и вы это прекрасно знаете!

— Это был он. Я видел его.

— Так вы сказали. Но поклянитесь на самом деле.

— Что вы хотите сказать? — Его крошечные глазки подозрительно буравили ее.

Что она хочет сказать? Осторожнее, Джоан, осадила она себя.

Не теряй голову. Из того, что ты знаешь, что он лживый ублюдок, просто воспользовавшийся случаем, чтобы упечь Поля Эверарда в тюрьму, еще не следует, что ты можешь выдвинуть против него это обвинение. Потому что единственный человек в мире, который знает, что он говорит неправду — ты! — и ты не можешь открыть это, не открыв все остальное! Думай!

— Что вы хотите сказать? Хотите сказать, что я все это сделал, чтобы просто отделаться от него? Рискуя угодить за решетку?

Она схватила свою сумку с видом утопающей.

— Вы сделаете это или нет?

— Смотря что.

— Что — что? — Ей не понравилась его ухмылка.

— Смотря что вы мне предложите.

— То, что вас больше всего интересует, Мик, — деньги. Сколько?

Но мысли его были где-то далеко.

— Этот тип, Бейлби, — он часом вам ничего такого не причинил?

— Конечно, нет! Послушайте, Мик, я предлагаю вам выгодную сделку…

Но он продолжал сверлить ее своими глазками, ничего не отвечая. Ужасная мысль пришла ей в голову. Наконец до нее начало доходить. Он не хочет взятки! Ему нужно растоптать ее. Какое унижение молить Мика Форда о милости, а он тебя ногой в зубы! В бешенстве от одной мысли об этом, она вскочила, чтоб уйти. Но при первом же ее движении он поднялся, вразвалку двинулся через пустынный офис и преградил ей дорогу.

— Да что это на вас нашло, Джоани? Откуда вы этого набрались? „Небольшой инцидент. Ничего серьезного?“

Волосы у нее на затылке встали дыбом.

— Меня зовут Джоан.

— Знаете, вы ни капельки не изменились за эти двадцать лет.

Она всеми силами пыталась скрыть страх.

— Вы тоже.

Он погладил свое выпирающее брюхо с самодовольным видом.

— Ну, я набрал несколько фунтов. Но это мне не мешает.

Он стоял почти вплотную к ней. Она чувствовала его запах, тошнотворную смесь застарелого пота, пивного перегара и чего-то еще противнее.

— У вас отличное местечко там, в резиденции. Но вы всегда умели навести красу в доме. Да и на себя марафет навести. Вы все делали хорошо, Джоан, в одном, по крайней мере. — Он как бы невзначай облокотился рукой на стену позади нее. — Но в другом не очень хорошо. Вы так и не сподобились выйти замуж, не так ли? Кто-то там по вас скучает.

— Похоже, и вы не дальше ушли? Какой-то бедняжке посчастливилось ускользнуть!

Это был ее завершающий удар, и он не сработал. Мик аж причмокнул от удовольствия, и его поросячьи глазенки распахнулись.

— Я всегда восторгался твердостью вашего духа, Джоани. И вдруг такое! Такая очаровательная девушка — ах! ах! — вы же дочка пастора и все такое. Бывало мы, пацаны, трепались там, в Брайтстоуне. Да, если б к ней подмазаться, был бы класс — она такая!

Рука его коснулась ее щеки, он с отсутствующим видом поглаживал ее по шее, по плечу, с таким видом, будто левая рука не знает, что творит правая.

— Да только ни у кого из нас и полшанса не было, а, мисс Мейтленд? Разве что встать в очередь за Полем Эверардом!

Поль! О Поль! Она придушенно застонала и отдернула голову от ненавистной лапы. Он хрюкнул каким-то отвратительным горловым звуком и, сжав ее лицо железными пальцами, мокрыми слюнявыми губами поцеловал взасос; затем крепко прижал к стене, пальцы его теперь бродили по ее шее, ниже, ниже. Запутавшись в пуговицах, он рванул ворот ее платья и с садистской медлительностью сдернул с плеч бретельки лифчика.

— Ах, кто бы мог знать? — с нарочитым интересом бормотал он, уставившись на сосок, затвердевший от его прикосновения. — А он хорош! И другой тоже?

Она стояла перед ним обнаженная, закрыв глаза, сгорая от стыда и боли.

— Ты первый раз, а, Джоани? — впился он ртом в ее шею. — Не бойся, я аккуратненько. Можешь довериться мне… вот теперь мы заключаем сделку…

32

Из семи кругов ада, составляющих тюремное бытие, последний, как известно, оставлен за теми, кто после невыносимой пытки ожидания амнистии получает отказ. Как бы ни похвалялся своим безразличием заключенный, сколько бы ни пытался он подготовиться к разочарованию, в действительности нет такого человека, который мог бы напрочь изгнать надежду, которая теплится незримая и неистребимая даже в самой ожесточенной душе. И поэтому гибель надежды и насильственное погружение в новую пучину отчаяния приносит невыразимое страдание и ожесточение, избегнуть которых не в силах даже самые сильные люди. Да здесь и нет никакого выбора, потому что продолжать чувствовать — значит чувствовать боль.