Гремящий порог

— Нет! — твердо ответил Николай.— Дети за отца не отвечают… За что его… наказали?

— Его судили за измену Родине. Но человек, который знал его, был вместе с ним на фронте, говорил мне, что отец не виновен. Я верю этому человеку, очень верю…

Она снова замолчала и ушла в себя. — Я тоже верю, Наташа,— тихо сказал Николай.

Но она словно не слышала его слов. Опустив глаза, она внимательно рассматривала полушубок, укрывший ее колени. Пола его отвернулась, и она, медленно шевеля пальцами, разбирала свалявшиеся пряди меха.

Николай смотрел на ее тонкие пальцы, и ему казалось, что неуверенные, робкие их движения очень точно передают то душевное смятение, в котором она находится.

— Я не хочу ничего от тебя скрывать, Коля. Я не решалась идти к тебе. Не перебивай меня, Коля. Я хочу все тебе высказать. Мне очень тяжело. И не только потому, что я не знаю, права ли я, когда верю в отца. Мне еще тяжелее оттого, что я верю… Тебе, наверно, трудно понять меня. Но ведь это страшно, Коля!.. Что мы оплакивали живого. Что он сам похоронил себя… Что он не мог жить, как все люди, а таился от самых близких… Прости, что говорю тебе об этом. Для тебя он чужой человек.

— Наташа, — с упреком произнес Николай, — ты даже не хочешь сказать, кто он.

— Ты его знаешь, Коля… Бригадир взрывников… Черемных.

— Иван Васильевич! — вскричал Николай, и Наташа не могла остаться безучастной к неподдельной радости, прозвучавшей в его голосе.— Наташенька, милая, ну что же ты сразу не сказала? Это замечательный, отличный человек! Ты же знаешь, как уважают его в бригаде! Да все его уважают! И ты еще терзаешься какими-то сомнениями… Наташа! Пойдем сейчас навестим его!

— Нас не пустят, Коля. Уже поздно.

— Тогда завтра.

— А что мы скажем ему, если он спросит, почему мы пришли вместе? — с улыбкой спросила Наташа.

Вместо ответа Николай обнял ее. Она подняла к нему лицо, встретила его губы и прижалась к ним своими губами. Он целовал ее со страстью, вначале ошеломившей и даже испугавшей ее. Испуг сменился волнением, и с каждым мигом в этом волнении было все больше и больше неутолимой радости.

После жестоких морозов с середины марта погода круто переменилась. Днем с крыш била капель. На южных склонах проступили бурые пятна проталинок. Зима, ярившаяся в декабре, январе и феврале, словно израсходовала все ресурсы и готовилась капитулировать перед наступающей весной. Прогнозы метеостанций предсказывали дальнейшее резкое потепление.

Сроки, намеченные графиком, приходилось менять. Природа поторапливала.

Первоначально разработанным планом предусматривалось после сооружения ряжевой стенки сделать небольшую передышку: отремонтировать технику, создать аварийные запасы дробленого камня, дать отдых людям, еще раз уточнить все графики организации работ по перекрытию.

Неожиданно стремительное приближение весны опрокинуло все расчеты,

— Все верхним концом вниз,— ворчливо говорил Терентий Фомич.— Всегда ждешь весны как светлого праздника, а тут и весне не рад.

— Смотри в корень, Терентий Фомич,— возразил Набатов. — Весна правильно делает, что нас подпирает. Раньше начнем — раньше кончим. Не забывай, мы с тобой летом должны влезть в котлован и начать бетон.

Но и сам Набатов, хотя виду не подавал, был серьезно озабочен создавшейся обстановкой.

Раннее потепление грозило многими бедами. Начнут таять снега, вешние воды скатятся в русло, возрастет мощность потока, увеличатся скорости течения. Повысится уровень воды, может оторвать ледяное поле от берегов. Да и сам лед, прогретый солнечными лучами, потеряет прочность. И это опас нее всего: во время фронтального перекрытия на кромку льда выйдут одновременно десятки груженых машин… Старик прав: некстати заторопилась весна!

Выход один: не терять ни одного дня, ни одного часа. Это отлично понимали все собравшиеся в кабинете Набатова. Только Бирюков робко заикнулся: не лучше ли отложить фронтальное перекрытие? Но его никто не поддержал. Промолчал даже Калиновский.

Впрочем, у Евгения Адамовича были на то свои соображения. Он твердо решил больше не вмешиваться и никак не пытаться влиять на ход событий. Вскоре после поездки Набатова в Москву он тоже был в министерстве. Заместитель министра Майоров вызвал его к себе.

— Вы очень пунктуальный человек,— сказал ему Майоров.

— Я привык быть дисциплинированным, уважать государственную дисциплину,— со скромным достоинством ответил Калиновский.

— Это похвально,— сказал Майоров, не потрудившись даже спрятать усмешку.— Я дал распоряжение начальнику главка подобрать вам работу, где эти ваши ценные качества смогут проявиться с наибольшей пользой.

Потом Зубрицкий сказал Евгению Адамовичу, что он получит назначение или в контрольную группу при министре, или в аппарат дирекции одной из строящихся ГЭС. — Только не Устьинской,— попросил Евгений Адамович. —Разумеется,— успокоил его Зубрицкий.

И теперь Калиновский дожидался обещанного назначения. Контролировать работу других предпочтительнее, нежели работать самому и подвергаться чьему-то контролю. Судя по последнему письму Круглова, были все основания надеяться, что удастся устроиться в министерстве. Евгений Адамович ждал вызова со дня на день, а дела Устьинской стройки его меньше всего волновали.
– Итак,— подытожил Набатов после короткого обмена мнениями,— начинаем сегодня в двенадцать. Семен Александрович,— обратился он к Перевалову,— прошу тебя с Бирюковым проехать в карьер и побеседовать с экскаваторщиками и взрывниками. А мы с Терентием Фомичом — на автобазу. Звягину проверить состояние всех дорог на льду, проинструктировать сигнальщиков. Иметь в резерве лесоматериал и бригаду плотников. Возможно, придется укреплять настил на кромке льда. Прошу, товарищи, всех по местам!

— Нам с тобой придется быть на льду до победного конца,— сказал Николай Наташе.—Если у тебя есть какие неотложные дела, даю увольнительную до двенадцати ноль-ноль.

Наташа сказала, что никаких неотложных дел у нее нет.

— Пойдем осмотрим плацдарм решающего штурма,—сказал Николай.

С крылечка диспетчерской хорошо видна была уходившая вдаль ряжевая стенка, перегородившая русло реки на две почти равные части. Ночью выдал снег, и на свежей его белизне приметно выделялись желтые борта ряжей. Они всего на метр поднимались над ровной заснеженной поляной, и сейчас даже не верилось, что ряжи уходят в воду на глубину семи, восьми, а местами и десяти метров.

— Такая вот у нас работа, у гидростроителей,— словно с обидой сказал Николай, — строишь, строишь — и ничего не видно. Все под водой.

— Не прибедняйся,— сказала Наташа. Поблизости от крылечка никого не было, она взяла Николая под руку и, прижавшись головой к его плечу, подняла к нему улыбающееся лицо.—Не прибедняйся. Вон какую плотину выстроишь. Вровень со скалами.

— Все равно не видно будет, — сказал Николай, — если посмотреть с верхнего бьефа.

— Я всегда буду смотреть с нижнего бьефа на плотину, которую ты выстроишь.