Грешки

Мэриэл обняла Лидию.

— Конечно, дорогая. Даже Бернар понимает это.

Фильм будет иметь успех, ибо он превосходен, а ты талантливо сыграла свою роль. Что ж, оставайся загадкой для всех. Это ведь тоже своего рода реклама.

— Но помни о том, что Стефан пока не видел твоей игры, — сказал Мишель. — Возможно, сегодня он переменит свое решение.

Но Стефан решения не изменил. Увидев на экране сцену с нагой Лидией в ванной комнате, он пришел в ярость, вскочил, схватил жену за руку и вывел из зала.

Бернар нашел его в фойе Дворца фестивалей.

— Зачем ты так поступил, Стефан?

— Как ты посмел показать на экране подобную сцену? — Лицо графа исказил гнев. — Выставить мою жену на всеобщее обозрение в таком виде?

— Когда я снимал эту сцену, она не была твоей женой.

— Эту сцену следует вырезать!

— Что за чушь! Это смысловой центр фильма. Вернись в зал, и ты убедишься в этом.

— Не вернусь.

— Прессу это заинтересует. — Бернар, указал в конец фойе, откуда на них поглядывали репортеры.

— Прошу тебя, Стефан, вернемся в зал! — взмолилась Лидия.

Стефан выбрал меньшее из двух зол. Едва фильм закончился, зрители встали и устроили настоящую овацию. Под громкие восторженные крики Стефан покинул зрительный зал, уведя Лидию из-под самого носа восторженных поклонников.

Отзывы о фильме «Помолвка», появившиеся в утренних газетах, превзошли все ожидания. Бернара сравнивали с молодым Трюффо, а талантливой Лидии предвещали блестящее будущее. На вилле Мэриэл Жюльен отвечала на бесконечные звонки агентов, предлагавших Лидии свои услуги, а также французских и голливудских продюсеров и режиссеров, приглашающих актрису сниматься.

К полудню терпение Стефана иссякло: он зафрахтовал самолет и вылетел с женой в Тур.

В самолете они горячо спорили.

— Ты ведешь себя как ребенок… и со мной обращаешься как с ребенком, — раздраженно сказала Лидия. — Ради тебя я отказалась от карьеры. Мог бы позволить мне порадоваться хотя бы этому единственному фильму!

Ты эгоист. Почему все должны считаться с твоим допотопным чувством чести? Не пора ли и тебе войти в двадцатый век?

— Вот уж не предполагал, что чувство чести может устареть. Если ты так считаешь, нам, пожалуй, незачем оставаться вместе.

— Перестань, Стефан. При любой размолвке ты начинаешь угрожать мне разводом.

— Для человека моего круга позор, если жена выставляет себя в таком виде на всеобщее обозрение. Трудно вообразить, какие пойдут разговоры.

— Никто не сказал бы ни слова, если бы ты сам не придавал этому такого значения. Боже! Тебе даже неизвестно, что сейчас сцены с обнаженной натурой стали повседневным явлением! Конечно, ведь ты не бываешь в кино.

— Если хочешь стать «повседневным явлением», возобнови свою карьеру.

— Что ж, возможно, я так и поступлю. Мне приятно вызывать восхищение.

— В Париже множество борделей, где мужчины восхищались бы твоими физическими достоинствами, если ты это имеешь в виду.

— Фу, Стефан, как грубо! Быть актрисой и проституткой — совсем не одно и то же.

— Не вижу особой разницы, — холодно возразил он. — Хочешь быть графиней де ла Рош — прекрасно, актрисой — ладно, но совместить это невозможно. Запомни: если ты уйдешь от меня, Александра останется со мной.

Это моя страна, и у меня есть связи.

— Но ты совершенно равнодушен к Александре, потому что мечтал о сыне и только ради этого женился на мне!

— Это не единственная причина, однако верно: мне необходимо иметь сына. Тебе, американке, этого не понять. Ты постоянно твердишь о преимуществах двадцатого века, а я ощущаю связь с прошедшими веками.

Предшествующие эпохи гораздо ярче и привлекательнее, чем эта. Все они — часть моего наследия, и мой долг — передать все это своему сыну. Дашь ли ты мне сына?

— Не знаю, Стефан. Я должна подумать. Твои слова задели меня. Да, я американка. И живу в этом веке. Если мы останемся вместе, тебе придется проявить большую гибкость. Не все твои друзья такие, как ты… даже титулованные. Тебе придется отступить от своих жестких принципов.

— Возможно, я слишком строг, — признался Стефан. — Мой отец проявлял полное равнодушие к своему долгу и этим дискредитировал наше имя. В детстве я очень страдал от этого. Боюсь, тебе приходится расплачиваться за его грехи. Я постараюсь проявлять большую терпимость, но актриса не может быть моей женой. Обещай мне…

— Я обещала тебе это раньше… но теперь поняла, что безделье не по мне. Благотворительная деятельность меня не волнует. Я должна заняться тем, что мне интересно, и я найду такое занятие.

Каннский кинофестиваль состоялся в начале мая, а пять недель спустя Лидия и Стефан были в Нью-Йорке.

Именно в это время Джуно окончила Йельский университет. Стефан отбыл на совещание на Уолл-стрит, а Лидия, родители Джуно и Алекс отправились на церемонию вручения дипломов в Нью-Хейвен. В тот вечер граф заказал для всех праздничный ужин в манхэттенском ресторане «Четыре времени года».

Когда они приехали, на столике возле бассейна, в самом центре зала, их уже ждала бутылка шампанского «Луи Редерс Кристал Розе» в серебряном ведерке со льдом. Пока их рассаживали, Стефан незаметно положил возле прибора Джуно коробочку в подарочной упаковке. Официант разлил шампанское, и Лидия предложила первый тост:

— За первую выпускницу Йельского университета из штата Нью-Мексико. Заявления подали многие, отобрали немногих, но еще меньше тех, кто выдержал до конца эту гонку. За Джуно Джонсон — супер-женщину и супер-друга!

— Полностью присоединяюсь, — сказал Алекс.

Они выпили.

— А это откуда? — удивилась Джуно, заметив коробочку.

— Наверное, от какого-нибудь влюбленного официанта, — усмехнулась Лидия.

— Судя по карточке, от каких-то иностранцев, графа и графини. Не могу разобрать имя.

— Ох уж эти мне иностранцы! — Лидия пожала плечами. — Посмотри, что внутри.

Джуно развязала ленточку.

— Боже, никак от Картье?! — воскликнула она.

— Не тяни, мы все умираем от любопытства, — поторопил дочь Холлис.

Джуно вынула из коробочки золотую брошь с изображением маленького бульдога, усыпанного сапфирами и бриллиантами.

— Какая прелесть! — восхитилась Джуно. — Я сохраню ее на всю жизнь.

— Четыре года проучилась в Йеле, — заметил Алекс, — но не усвоила ничего, кроме банальных фраз.