Грешник
Шрифт:
Глеб уснул прямо в кресле. Когда вторая бутылка горькой уже подходила к концу. Проснулся уже ближе к ночи. Во рту - мерзкий вкус, рожа - помятая. Красавец! На телефоне - тьма не отвеченных. Он даже не нашел в себе сил предупредить о том, что не появится в офисе, а теперь уже поздно. Громов оставил трубку на столе, а сам, пошатываясь, упал на диван. Все завтра...
Утром с трудом продрал глаза. Сходил в душ. Не смог заставить себя позавтракать. Снова проверил телефон. Его интересовало лишь одно сообщение.
«Едем в храм».
Удивительно. Но за все это время Громов
Какая глупость.
Громов сел за руль и покатил прочь из поместья. Не сказать, что ему стало легче после вчерашней пьянки... Он так ничего и не решил для себя. Как ему быть теперь? Выждать? Сделать вид, что ничего не было? Наверное, для начала, неплохо бы посмотреть, как себя поведет Наташа, а уж от этого и плясать. В конце концов, во главе всего - она. Все остальное - к черту.
Глеб свернул с автострады и поехал к храму. Гулкие удары сердца отмеряли разделяющее их расстояние. Почему-то уже на подъезде подумал о том, что... ну, не в том он виде, чтобы в церковь идти. Какие бы отношения с богом у них ни были... И какие бы счеты. А ее голос услышал - и пошел, как привязанный. Голос несся под куполами, опускался и с новой силой взмывал вверх. Омывал его родниковой водой, будто всю грязь смывая. Подготавливая к чему-то важному. Переломному...
Он не решился зайти дальше. Так и простоял у двери всю службу. Время от времени касаясь горящим лбом прохладного дерева на одной из многочисленных икон, развешанных по стенам.
– Пантелеймон Целитель, - прошептала ему старушку, указывая на икону, возле которой Глеб и стоял, - у этого святого нужно просить здоровья болящим...
Глеб присмотрелся к иконе повнимательнее. Кивнул. Если уж чего-то просить, то он предпочитал говорить с главным. Чуть поколебавшись, прошел вперед. Причастие подходило к концу, и толпа перед алтарем редела. Громов осмотрелся. Вот он... Эти глаза с другими не спутать... Подошел поближе. В колеблющемся пламени свечей казалось, что лик Иисуса ожил, а может, Глеб просто сошел с ума.
– Я не слишком силен в этом всем... И знаю, что не имею права просить за сына... За него я и не прошу, - Глеб поднял широкую ладонь и растер шею, - но у тебя здесь поет девочка... вот она ни в чем не виновата. Это наши разборки, так? Мужские... А ей... дай ей шанс быть счастливой. В чем бы это счастье ни заключалось. Я за неё... все, что хочешь.
Глеб еще что-то говорил, не произнося вслух ни слова. Пока на его плечо не легла чья-то рука. Он оглянулся, и тут же блаженство разлилось по телу:
– Наташа...
Она улыбнулась странно. Совсем не так, как обычно.
– А я вас сразу заметила. Думала, показалось, но...
Глеб качнул головой:
– Я тебя послушать приехал. Вдруг понял, что никогда не слышал, как ты поешь.
Глаза Наташи расширились. Несколько секунд она просто молчала, глядя на него тем самым немигающим взглядом. А потом спросила взволнованно:
– А хотите, я только для вас спою?
Глава 18
– Хочу. Будет мне подарок
на день рождения, - улыбнулся Громов.– День рождения? У вас? Сегодня?
– хлопнула глазами Наташа.
– Угу. Ну, что, пойдем? Или так и будем здесь стоять?
Наташа колебалась. Громов напрягся. Неужели не простила его за то, что он тогда так... давил? Или вообще решила прекратить с ним любое общение? Сердце дернулось и ухнуло куда-то вниз. И лишь одна мысль спасала - если бы не простила, тогда зачем предложила спеть?
– Сейчас... Я только предупрежу, что мне надо уйти. После службы хор обычно задействован в панихиде, так что...
– Раз так, может быть, не стоит спешить? Ты работай, а я подожду, - растер ладонью затылок Громов.
– Нет-нет! Все в порядке. Я быстро.
– Тогда я буду в машине.
Она кивнула и убежала тут же, но вернулась довольно быстро. Он только и успел включить кондиционер, чтобы хоть немного охладить раскаленный на июльском солнце салон. Проворно открыла дверь. Забралась на соседнее с ним сиденье, которое Громов про себя окрестил «её», и без напоминания пристегнулась. Глеб выехал с небольшой стоянки, бросая на девушку осторожные взгляды. Он хотел понять, как между ними обстоят дела, теперь, когда столько всего было сказано вслух, но понять, что творится в голове у Наташи, было не так-то и просто. Она опять была закрыта и напряжена. Почему снова? Громов был готов поклясться, что в храме увидел в её глазах радость.
Хмыкнул тихонько, выворачивая руль. У неба довольно странное чувство юмора. Он, тот, кто привык читать, как открытую книгу, любого... абсолютно любого человека, теперь ничего не мог сказать с уверенностью. Это нервировало. Выбивалось за рамки всего имеющегося у Громова опыта. Он каждый раз, как по минному полю с ней шел. И ладно уж самому - не страшно. А вот за нее... боялся. Боялся, что рванет со всей силы и ударной волной раскидает. Их... друг от друга.
– Наташ, ты на меня обижаешься?
Девушка отвлеклась от разглядывания проносящихся за окном пейзажей и удивленно на него уставилась:
– Обижаюсь? Нет. Что вы?
– Просто ты загрустила, а я... Черт! Ты не думай, если тебе нужно помолчать - я понимаю. Ты не обязана мне отвечать. В общем... я волнуюсь, как ты. Но, если в норме...
– То я могу не отвечать?
Она улыбнулась? Улыбнулась! Правда улыбнулась. По-настоящему... Он бы и сам с себя посмеялся - ну, не бред ли он нес?! А вот от неё не ожидал. Почему-то...
Усмехнулся невесело, покачивая головой. Сместил ладонь на руле. Вторую опустил на коробку.
– Я с тобой себя чувствую слоном в посудной лавке...
Улыбка Наташи угасла. И он с опозданием понял, как неправильно она могла расценить его слова.
– Да... я вам, должно быть, глупой кажусь...
– Эй, вот только не надо, а? Я ведь не об этом совсем. Ты меня пойми. Я привык, что все понятно, как дважды два. Я ж армейский. Нас любого человека муштровали «читать». Это и в бою важно, и в переговорах с террористами. А с тобой ведь совсем не так. И ведь не было бы никаких проблем, если бы мне было все равно. Я бы вообще не парился.