Грешники. Внебрачная дочь

— Лгала! Я тебе лгала!

Врушка. Самая очаровательная врушка. Краснеет. Всё ещё по уши в меня влюблена, но виду не подаёт. Этим до одури возбуждает. Всё равно добьюсь своего. Я умею быть настойчивым.

— По глазам вижу, что моя ты до сих пор. Злишься, но всё также принадлежишь мне. Душой и телом, Энни… — нагло погружаюсь пальцами в сердцевину. Лоно девочки горит и пульсирует, довольно туго сжимает мои пальцы. От этих ощущений член становится ещё тверже. Болезненней ощущается эрекция.

Дразню, совершая плавные движения. Уловив волну её наслаждения, погружаю пальцы до упора, сгибая их под нужным углом. Наградой служит глубокий протяжный стон, который я с удовольствием проглатываю, накрывая её губы своими. Целую с такой же жадностью, как пару минут назад. Трахаю её пальцами. Теперь жёстче. Быстрее. Резче. Минуты хватает, чтобы Царевна забилась подо мной в громком экстазе. Доводя её до пика, массирую клитор. Губы поочерёдно всасываю. Жадно вылизываю рот.

У самого от переизбытка тестостерона в ушах долбит пульс. Энни отвечает. С такой же бешеной страстью сплетает наши языки, «взлетает» и хрипнет от крика, содрогаясь в сладостных неконтролируемых судорогах.

Обнимаю её, зацеловываю лицо, губы, шею, грудь…

Блядь, как же хорошо с ней… Как вкусно она пахнет… Она моя женщина. Моя, блядь, и больше ничья…

Рассудок снова мутнеет. Автоматически отмечаю сладость на языке. Её соски сочатся, пахнут топленым сливочным маслом, то ли молоком. Такие же на вкус. Отпускаю запястья, сгребая её в объятия. Она обмякает в моих руках, пока я ласкаю грудь. Изголодался по ней. Прихватываю губами один из сосков. Языком обвожу. Дурею, как четыре года назад. В гроте. На пляже.

— Хочу тебя, Эн, — на секунду отрываюсь от любимого занятия, чтобы выразить желание вслух. — Я безумно соскучился по твоему телу. По тебе, Энни. Если бы ты только знала, как сильно я тебя хочу.

И снова втягиваю затвердевший камушек плоти в рот. Присасываюсь к нему, как оголодавший младенец. Зубами прихватываю. Рот наполняется сладкой жидкостью. Сглатываю. Стоит мне сдавить грудь и заторможенно отстраниться, как тёплая струйка брызгает мне в лицо. Несколько секунд туплю. Инстинктивно надавливаю на сосок ещё раз. Из него выходит пару капель молока. Из другого также. Это определённо молоко. Не могу же я быть конченым дебилом, чтобы этого не понять. И запах… который я только что уловил. Пусть слабый, но всё же он есть!

Откуда?

Что за…?

Аха… да этого не может быть. Бред какой-то. Она родила? Когда???

— Эн? — с вдохом загоняю в лёгкие кол. Сердце, слетев с катушек, приступает выламывать грудину. Замедленно перевожу на неё озадаченный взгляд, стирая с лица молочные брызги.

Мозг заторможенно возвращается к работе. По отрывкам выуживаю из него информацию. Раскладываю по полочкам:

Эн: «…У меня к тебе просьба. Больше никогда не вспоминай при мне отца Доминики. При ней, тем более. Всё давно в прошлом. И то, как он поступил… Такое не прощают…»

Эн: «Божжжеее, два сапога пара…»

Я: «Ты о чем?»

Эн: «Ни о чем...»

Я: «С кем ты меня сравнила, Эн?»

Эн: «Ни с кем»

Кэт: «Итан?»

Голос ребёнка в трубке: «Какой Итан? Тот, который царевич?»

Кэт: «Я тут за соседским ребёнком присматриваю» — напугано.

Я: «…платье безнадёжно испорчено. Я его порвал…»

Кэт: «Ну вашу ж мать! Прям два сапога пара…»

Я: «Вы издеваетесь? С кем вы меня постоянно сравниваете? Кто такая Никушка? О какой Доминике вчера шла речь?»

Снова чертова врунья Кэт: «Что? Эээммм… Итан? Алло? Алло! Я тебя не слышу! Итан? Связь пропадает. От черт! Алло? Алло! Ты меня слышишь?»

— Объяснишь, чтобы я не чувствовал себя дебилом?

В глаза ей смотрю. Прямой взгляд Царевна не выдерживает. Отводит свой. И мне это абсолютно не нравится.

Что Анна, что Кэтрин — обе мстят за прошлое, терзают своими недомолвками, издевками, трусливыми отмазками. Обе что-то скрывают.

У меня на почве недосказанности внезапно начинает развиваться слишком богатое воображение.

Отвожу пять процентов на вероятность того, что ребёнок мой, хоть я и не кончал в неё. Всегда был осторожен. Но ведь прерванный половой акт никаких гарантий не даёт, поэтому прикидываю примерный возраст Доминики. Ей, должно быть, года три.

Не уверен, что трёхлетние дети питаются грудным молоком, но и не исключаю такую возможность. Отношу этот случай, скорее, к очень редкому, практически невероятному явлению. Остальные девяносто пять процентов накидываю какому-то мудаку, с кем Анна могла забеременеть после нашего разрыва. Возможно её дочке всего несколько месяцев от роду, отсюда и наличие молока в груди.

С отцом девочки Царевна явно не в ладах. Запрещает о нём вспоминать. Даже при маленькой дочери. Из этого следует, что её гражданский муж им точно не является. Не имеет к ребёнку прямого отношения. Есть кто-то третий, кого она яростно ненавидит. Или ребёнок всё-таки мой? И ненавидит она меня.

Твою мать… Каким же демоном я был одержим, чтобы наломать столько дров…

От кого ты родила, Энни? Каким образом прикажешь пробраться к тебе в голову? Как узнать правду, прочесть твои мысли? Как прочувствовать все твои пережитые эмоции? Если бы Ника была моей дочерью, неужели бы ты солгала мне?

С кем возится Кэтрин, пока ты отдыхаешь на острове?

Ребёнок явно не годовалый. Отлично складывает слова в предложения. Или действительно соседский? Тогда с чего бы ему интересоваться мной? Зачем соседскому ребёнку знать моё имя? В трубке я отчётливо слышал голос девочки.

Мозг закипает от нескончаемого потока мыслей. Меня резко бросает в жар. Из-за глубокого вдоха грудную клетку разрывает на куски.

«Царевна родила дочь…» — оглушительным набатом стучит по темени. — «Родила ребёнка, а я ничего об этом не знал…»

— Эн, почему ты молчишь? Тебе нечего мне ответить?

— Ты не дебил… — с губ Анны слетает тихий, дрожащий шёпот.

Она поспешно запахивает халат на груди. Неуклюже выбирается из под меня. Ползком на четвереньках покидает балкон. Я не делаю ничего, чтобы ей помешать. Всё ещё нахожусь в каком-то подвешенном состоянии. Не выходит прийти в себя.

— Просто тебя это никоем образом не касается, — фыркает, поднимаясь на ноги около шкафа с одеждой.

«Меня не касается?» — мысленно возмущаюсь, глядя на то, как она роется в вещах. Находит какой-то сарафан, швыряет его на кровать. — «Да если бы Доминика оказалась моей дочерью, клянусь, я был бы безумно счастлив!»