Гримус
Шрифт:
— А вы быстро все схватываете, — похвалила его Ирина. — Наверно, вы опытный игрок и просто надо мной смеетесь.
— С вами мне не сравниться никогда, — ответил он.
— Все дело в практике, и только.
Графиня подняла молоток на уровень глаз, рассчитывая дальний удар.
— И не думайте, — предостерег Взлетающий Орел. — Площадка слишком неровная.
Ирина молча ударила по шару.
— Я отлично знаю эту площадку — вот в чем дело, — говорит она. — Извините, я веду нечестную игру, не сказала вам об одном своем преимуществе — на этой площадке мне знаком каждый бугорок.
Своим ударом Ирина загнала шар Взлетающего Орла в кусты.
— Боже мой, — восклицает она, даже не пытаясь скрыть насмешку. — Похоже, вы проиграли, дорогой
Взлетающий Орел покорно отправляется на поиски шара и забирается в дебри густого кустарника, окаймляющего дальний рубеж сада Черкасовых. Через минуту он слышит позади себя шорох и треск. Повернувшись, обнаруживает высвобождающуюся из платья Ирину.
— Платье может зацепиться за ветку и порваться, — объясняет графиня. — Лучше уж я сразу сниму его.
— Вы точно знаете, что делаете, Ирина? — спрашивает Взлетающий Орел.
— Помогаю вам отыскать ваши шары, — отвечает она. — Похоже, что без меня вы не управитесь.
Несмотря на недавние сомнения Взлетающего Орла, любовный акт с Ириной доставляет обоим несказанное удовольствие.
Норберту Пэйджу, как обычно играющему с Алексеем в шашки в сарае, на другом краю сада, почудился короткий крик. Но, выглянув за дверь, он не заметил ничего необычного.
Во время их второй совместной прогулки Эльфрида позволила Взлетающему Орлу взять себя за руку. В следующий раз она, страдалица, вытерпела его поцелуй. На другой день — под одурманивающий аккомпанемент пчелиного жужжания, — она позволила ему — и себе — еще один поцелуй. На этом их прогресс на несколько дней остановился, но Взлетающий Орел был настойчив, и вскоре Эльфрида уже разрешала ему ласкать себя, сначала сквозь одежду, а потом и под ней, трепеща от пробегающих по телу сладостных судорог желания.
Но когда и после этого она остановила его, Взлетающий Орел вспылил:
— Какой смысл останавливаться теперь? — воскликнул он. — Ты и так была ко мне очень несправедлива… так почему не получить от всего этого удовольствие, ответь?
— Ты верно сказал, — печально ответила она, — я очень несправедлива.
У Эльфриды и в мыслях не было мучить его — она была точно в таком же отчаянии, как и он. Но позволить себе последний шаг, совершить окончательное предательство она не могла. Что-то останавливало ее, что-то гораздо сильнее ее самой. Взлетающий Орел отказывался верить в то, что это могли быть моральные устои.
— Я люблю его, я люблю его, я люблю его, — твердила она сквозь стиснутые зубы.
— Нет, не любишь, — отвечал Взлетающий Орел. — Ты привыкла к нему. Тебе спокойно с ним. Но он никогда не нравился тебе. Ты не любишь его.
— Люблю, — рыдала она. — Я знаю, что люблю.
На его глазах к ней с поразительной скоростью возвращалось самообладание, и слезы на ее ресницах высыхали.
Качели, Эльфрида на качелях, Ирина следит за ней. Бывают мгновения, думает Взлетающий Орел, когда они становятся похожими на сестер-близнецов. Такие одинаковые, и такие разные.
Ирина Черкасова, презирающая большинство людей, презирает сейчас Эльфриду. Глупая, вечно хихикающая женщина. Тем временем Эльфрида Грибб обнаруживает себя в сетях гораздо более сильного чувства: ревности.
Они продолжают улыбаться друг другу сквозь свои вуали.
Сегодня вечером в ее доме большой бал, первый в этом году, но Ирина запрещает себе плакать. Внизу — музыка и элегантные кавалеры; наверху — лежит она, с сухими глазами и в лихорадке. Простудиться теперь, в тот самый день, в тот самый вечер, когда она наконец налилась соком и расцвела, когда закончилось детство, ее детство, детство девочки, которая в ожидании сегодняшнего вечера многие месяцы простаивала обнаженная перед зеркалом с книгой на голове, вобрав живот, развернув плечи и выпятив грудь. В этот год пришел конец
подзатыльникам, насмешливым тихим замечаниям ничего не понимающих взрослых, терпеливому удивлению тому, с каким раздражением, с какой злостью она по команде матери в полночь отправлялась в свою комнату. В этом году она будет танцевать до рассвета и после рассвета и гулять у пруда под ивами с каким-нибудь влюбленным кавалером… она начинает думать о толстой, прыщавой Маше — та сейчас внизу, щеки горят румянцем триумфа, — о своей уродливой сестре, которая сегодня станет королевой бала, которая сейчас кружится в танце с утомленным кавалером, озадаченным отсутствием хорошенькой Ирины… и слезы гнева вновь наворачиваются на глаза.— Можно войти?
Это Паташин. Григорий Паташин, ?minence grise в салоне ее матери. Высокий крупный мужчина, несущий на своих широких плечах, таких могучих, что меж ними едва остается место для шеи, вот уже шесть десятков беззаботно прожитых лет. Паташин, с бородавкой на кончике носа и голосом, напоминающим скрежет гравия. Паташин, чья дурная слава не утихает с годами.
— Входите.
— Ирина Николаевна, — говорит ей входящий, поправляя дурно пошитые брюки. — Без вас вечер совершенно никакой.
— Присядьте, Григорий, — говорит она, намеренно опуская «дядя», как называла его всю жизнь, и похлопывая рукой по одеялу рядом с собой. — Присядьте и расскажите мне, что там происходит. Что Маша, хороша ли она?
— Может ли Маша быть хороша? — отвечает Паташин, улыбаясь в бороду.
— Старый медведь, — смеется Ирина, — настоящий дамский угодник.
— А вы, Ирина, — говорит Паташин, мягко приподнимая ее подбородок кончиками пальцев, — слишком умны и уравновешенны, чтобы ожидать в жизни большой удачи. Я смотрю в ваши глаза и вижу там ум. Я смотрю на ваше тело и вижу в нем предчувствие. Вам нужно учиться лицемерию, учиться скрывать ум в глазах и приучать к разумным желаниям свое тело.
— Чтобы умереть старой девой, — снова со смехом добавляет Ирина. — Я такая, какая есть, и другой быть не могу.
— Да, это так, — задумчиво отвечает Паташин. Его рука не отпускает ее подбородок; он легко проводит пальцами по ее щеке. Ирина трется о ласкающую руку. Рука холодна.
— Никто ведь не хватится вас, — шепчет она. — Немного времени у вас есть.
Паташин усмехается.
— Не затем я пришел к вам, чтобы соблазнять вас, Ирина Николаевна, — говорит он. — Но если вам угодно мужчину, то извольте, я к вашим услугам. Если же нет… — Паташин пожимает плечами.
— Заприте дверь, — приказывает она.
Ей пришлось вытерпеть вид разоблачающегося немолодого мужчины, не самое привлекательное зрелище. Паташин бросает фрак и белье на стул и уверенно улыбаясь остается перед ней в своей могучей наготе, весь заросший седым волосом. Ирина закрывает глаза, отчаянно желая никогда не состариться.
— Надеюсь, вам не было больно? — спрашивает он ее, когда все кончено.
— Нет, — совершенно ровным и спокойным голосом отвечает она. — У верховой езды есть свои плюсы и преимущества.
— Мне нужно идти, — говорит Паташин, и она становится свидетельницей обратного его превращения в салонного льва. Поправив волосы и пригладив бороду, он поворачивается к ней.
— Быть изнасилованной собственным дядей. Хорошенькое начало!
Григорий Паташин идет к двери, бросая на ходу:
— Кто из нас изнасилован, хотел бы я знать?
После случая с Григорием Паташиным Ирина не только стала бояться уходящих лет; случай этот толкнул ее прямиком в руки юного, прекрасного и чудовищно глупого Александра Черкасова. Таким образом в беде, постигшей ее сына, Паташина винить было нельзя. Через некоторое время после знаменательного происшествия во время бала он сделал Ирине предложение, но она отказала ему и избрала его соперника, в чем, конечно, был виноват и Паташин. Давнишние отношения с уродливой сестрой Машей теперь были отчасти перенесены ею на Эльфриду. Несоответствие здесь было только одно: красота Эльфриды.