Гром над Тьмой Часть 4

— Может быть, ты пришёл сюда поговорить? Ну, так говори. Не тяни время, Бог. Пока ты мнёшься здесь в своей нерешительности — знаешь, что происходит?

Я награждал её тишиной своего молчания. Страшно и так по-человечески хотелось облизнуть губы, почесать за ухом, совсем некстати свело ногу. Я знал, что она делает со мной, но скинуть ее гадкий морок был не в силах. Оставалось только терпеть.

И ждать. Я не верил ни единому ее слову, но внутренний голос шептал мне, что она говорит правду. Мне хотелось завыть от бессильной досады и от того, что я был слеп, но нельзя сейчас показывать эмоции. Придет время — и я похороню ее тело, позволив на миг небу увидеть мои слезы, но не сейчас. Сейчас мне надо лишь ждать.

Она сорвётся, рано или поздно — внутри её красивого тела диким варевом пузырилось самое обыкновенное нетерпение. Привыкшая всего добиваться силой слов, она меньше всего любила чужое молчание. Это только она имеет право вплывать тишиной своих слов в чужой разум, поселяя зерно сомнения в самые уверенные головы, никто не смеет проворачивать с ней подобный фокус.

Тьма не выдержала — милая улыбка, ещё мгновение назад не сходившая с её уст, обратилась в зловещий, мертвецкий оскал. Змеёй она сорвалась с места — маленький, почти детский, костлявый кулак клином врезался мне под рёбра, заставил согнуться пополам — я никак не ожидал от неё такого яростного напора. Платье обернулось чешуйчатым хвостом, сбило меня с ног, повалило наземь. Мать Тьма лучилась диким, охватившим её с ног до головы азартом. Стоило мне поднять голову, как костлявая длань заслонила моё лицо.

Я вцепился в её руку, но она потащила меня, словно нашкодившего мальчишку. Пожиратели душ — я не видел, но чувствовал — повинуясь приказам собственной матери, жалили меня своими укусами. Стремясь урвать хоть кусочек от моих боков, лодыжек и живота.

— Они называют тебя Богом, Владислав. Они молятся тебе каждый день. Возносят хвалу и таят незримые надежды, что ты внемлешь их словам. Ты хоть раз слышал их жалобные молитвы, Бог?

Размахнувшись, она швырнула меня прочь. Моё тело снарядом вонзилось в грань мироздания, разодрав его, как слой бумаги. В лёгкие ворвался горячий, спёртый воздух. В лицо мне ударило дуновение самой погибели. Слух потонул в бесконечной чужой агонии и тщетности сопротивления.

Я встал на ноги только для того, чтобы узреть, как один за другим падают лейтванские пехотинцы. Как в ужасе, сойдя с ума от одного лишь вида чудовищных тварей, уже не подчиняясь чародейским приказам, скидывают с себя седоков сотканные из солнечного света Даждьбога скакуны.

Как гибнут ящеры некогда отринувшие старых богов, но теперь обретшие надежду...Змеями вокруг клубятся порождения тьмы. Вырастая из общей кучи, великанами они наступают единым потоком. Словно одурманенные, воя от неизбывного ужаса, падают на колени все — жрицы, чародеи, бесовки, припадает на колено, держась за голову Люцифер. Ангелы, лишенные благодати, валятся на землю. Последние остатки света в их душах сжигаются всепоглощающей тьмой, изменяя, коверкая их тела, обращая в безобразных бестий. В злой иронии судьбы некромант, коего обошли проклятия тьмы, грыз рукав собственной куртки, рвал волосы на голове — получавшиеся из бывших защитников твари пугали даже его самого. Сделав последние залпы, замолкают пушки Бена погребенные под натиском тьмы.

Пожиратель душ бросился на меня, как озлобленная собака. Я почти поддался желанию закрыться от опасности руками, вместо этого рубанул наотмашь. Моя ладонь разрезала его, словно клинок — и из рухнувшего наземь, тающего тулова вынырнула Мать Тьма. Мою щёку вмиг обожгло ядовитой болью: ногти с её пальцев оставили глубокие царапины. Она стояла, ощерившись на меня, словно дикая кошка.

— Посмотри, Бог! Я убиваю здесь тысячи. Что ты видишь, Владислав? Открой глаза, не позволяй себе трусливо зажмуриться, и ты узришь, как миллионы — миллионы?
– миллиарды сегодня найдут своё забвение в моих горячих, всеобъемлющих объятиях! Словно молоко, я прольюсь в их родные миры. Непрошенной гостьей войду в каждый дом. Засыпая сегодня в своих кроватках, оставшись там, они верят, что ты — ТЫ! — сможешь их защитить. Что мгла, которая оставляет после себя лишь пучины небытия, может отступить перед тобой.

Смешно, неправда ли?

Она воздела руками к небесам. Словно вихрь, закружились сотни тысяч пожирателей душ. Неуправляемым ураганом они вонзились в стены последнего оплота — крепость чужих надежд посыпалась мелким крошевом под их ударом. Где-то там мои девчонки, понимал я. Их не убьют — она и не собирается их убивать. Но нет Богов без тех, кто верит в них: они исчезают, становится пылью вселенной.

Я бросился к ней наперевес со своей яростью. Её нельзя убить, но перед тем, как я завершу задуманное, я хорошенько наподдам ей, пока она не выплюнет слова сожаления!

Она рассыпалась ворохом теней прежде, чем мой удар достиг своей цели. Столп света, ударивший в неё, прошёл мимо, потонул в чёрном мареве окружающего мира. В лицо мне пахнуло вонючим, чёрным гоготом — хищницей она сплелась у меня за спиной.

— Смешно, неправда ли? — повторила она, прежде чем снова сбила меня с ног. Не давая мне подняться, она пинком швырнула меня на спину, страстной любовницей уселась мне на живот. Когтистые пальцы взрезали ткань рубахи, холод коснулся груди — ей нравилось быть сверху.

— Ты точно такой же, как я, Владислав. Ты можешь выдумывать себе тысячу имён, делать вид, что тебе не плевать на всех этих людишек, что сейчас там умирают. Но правда — правда она лишь одна, понимаешь?

Мы оба убийцы.

Она вспорхнула с меня, подняла потоком воздуха, словно игрушку, швырнула наземь. Всё моё тело отозвалось резкой болью, хотелось лишь свернуться в комок и забыться. Грязная опухоль, что привела меня в этот мир, будто снова поселилась в моей голове, желая терзать, не давая сна и ясности мысли.

Словно перед Моисеем, передо мной расступились полчища пожирателей душ, выпуская их перед моими глазами.

Эльфы, орки, люди, демоны, вампиры, ящеры — во всем своём многообразии, они выходили только для того, чтобы я узрел то, что совершил своими руками. Словно чуя на ладонях тепло предательства, я посмотрел на них, закусил губу. Они смотрели на меня безжизненными буркалами глаз. Из разинутых ртов червями клубилась мгла. Безжизненные руки сжимались в предсмертных конвульсиях — будто каждый из стоящих передо мной покойников всё ещё жаждал найти утраченное им оружие. Гнилые зубы, оборванные уши, страшные раны, из которых сочился мрак. Они не делали ко мне и шага ближе, но внутри меня ужом завертелся неловкий страх. Мне хотелось оказаться от них как можно дальше. Но они были повсюду. Я смотрел на них и понимал, что именно хотела сказать мне Мать Тьма.

Ей нравилась моя понятливость. Заботливой матушкой, будто желая утешить, она мягкой шалью опустилась мне на плечи. Охваченные тьмой мертвецы сгинули от одного лишь взмаха её руки, растворились, потонули во тьме. Её руки — холодные, как и прежде, оглаживали растерзанную ею же щеку.

— Тьма, Владислав. Она есть в каждом. С чем ты заставил их бороться? С их собственными страхами? Ты бьёшься не со мной — это я вырываю из вас, из каждого своё право на существование по кусочку, по крупице! Я унесу в забвение бесчисленно народов — сегодня, сейчас. Но эти умерли только потому, что ты привёл их сюда. Стоит отдать должное, ты немало старался, чтобы всё это устроить. Но итог их судьбы один — так какая между нами разница?

Я схватил её за шёлк платья, резко дернул на себя, швырнув мокрой тряпкой наземь. Мать Тьма выпорхнула из него, ничуть не стесняясь собственной наготы. Зажмурившись, она неспешно опустилась на ближайший валун. Камнем на мои плечи рухнули сотни тысяч пожирателей душ — сплетаясь в нечто невообразимое, они кандалами стискивали мои ладони. Я, словно пойманная в силки птица, рвался прочь из неподъёмных цепей. Рёв загнанного зверя разносился над угасающим воинством.

— Может, так тебе будет лучше? — она спрыгнула с своего насеста, скинув прежний облик. Обнажённая ацтечка извивалась передо мной в завлекающем танце. С загорелого лица на меня смотрели глаза Эйелен. Мать Тьма не уставала издеваться, даруя новую жизнь проказам моего разума.