Гром победы
Шрифт:
— Разумное поведение молодой супруги, её разумные отказы и дозволения... Её умение, её знание, когда следует охотно пойти навстречу желаниям мужа, а когда...
— Оставьте, оставьте! Я не хочу слышать! Это гадко!.. Должна оставаться в этой ужасной жизни хотя бы одна сфера, где ещё возможно не притворяться, не рассчитывать! Или все эти мелочные расчёты, интриги непременно должны распространяться и на супружескую постель?.. — Она сердилась, а сама уже знала, понимала печально: да, должны, должны... И остывала, спрашивала примирительно: — Хорошо, я не спорю с Вами, но объясните мне, каким образом герцог при самой большой любви ко мне добудет деньги? Он беден как церковная крыса!..
— Влюблённый молодой супруг способен
— На что же именно? Ворваться с обнажённой шпагой в Сенат и потребовать немедленной выплаты?
— Я не знаю. И было бы ложью с моей стороны притвориться сейчас, будто я знаю. Повторю только: любовь способна на чудеса...
— Оставьте меня одну. Свадьба через неделю. Я не сплю ночи напролёт. Под венцом на меня страшно будет смотреть!..
Мадам д’Онуа покорно уходила. Анна спохватывалась и решала, что не следует, не должно отталкивать верных людей своими капризами и нерасположением.
«Наутро подарю ей браслет, тот серебряный с большой жемчужиной...»
И действительно дарила. А ночами ломала голову...
«Любовь способна делать чудеса? Только не любовь Фридриха! Да, худенький, сероглазый, пожалуй, способен будет спасти, выручить её в какой-то самый последний из последних моментов, когда всё полетит в тартарары... Но возвести на престол — нет, на это его любовь не способна, как бы она там ни возросла после свадьбы...»
Она заметила, что чем ближе день бракосочетания и соответственно первая брачная ночь, тем менее она об этом думает. Скорее бы! Пройти через это, понять, осознать, и тогда, по осознании, продолжить движение к намеченной дели... Продолжить!..
Мать снова лежала больная и опасалась, что даже не будет в состоянии присутствовать при венчании. Мать призвала Анну. Анна явилась к ней, досадуя: следовало самой просить об аудиенции, показать, что она озабочена здоровьем матери...
Екатерина Алексеевна лежала на большой постели, выглядела скверно. Но после всего, что пережила Анна с нездоровьем и смертью отца, она уже не могла так глубоко переживать болезнь матери.
Мать охала, кряхтела и говорила несвязно. Что-то сказала о советах, которые должна бы подать дочери перед замужеством. «Неужели и это ещё придётся перенести? — подумалось Анне. — Нет, только не материнские советы! Довольно уклончивых суждений мадам д’Онуа о возрастающей после брака любви...»
— Я благодарна Вам, матушка, Ваше величество, но я никак не желала бы затруднять Вас в болезни Вашей... — Анна подумала, что это будет дурно истолковано, если матери не будет при венчании... — Я очень желала бы Вашего драгоценного присутствия в церкви...
— Да уж буду, буду, ползком приползу... Ведь старшую дочь замуж-то выдаю!.. Орден особливый прикажу... Ты на меня-то надейся, родная, надейся, желанная...
«Да ведь это моя мать... Это моя мать!.. Кого просить, как не её!..» — Не успела додумать, а уже вырвалось:
— Матушка! Я знаю, вы от всего сердца желаете мне добра. Посодействуйте! Прикажите! Пусть в Сенате распорядятся выплатить мне положенные деньги!..
— Да они разве не выплатили? — спросила мать опасливо.
Неужели не знает?
— Выплатили малую часть...
— Да на что тебе?.. — заохала мать, закряхтела. — Герцогишко твой — мот-мотыга! Не повенчался ещё, а уж деньги тянет и мотает!.. Ты ему воли-то не давай большой...
Так! Мать, разумеется, знает о выплате малой части денег, и все сплетни и толки матери ведомы. И сейчас мать снова прячется за эту удобную маску, харю маскарадную больной старухи, кряхтящей, охающей и несвязно бормочущей. И содействовать скорейшей выплате денег мать не будет, это ясно. И Меншикова мать боится, и с чего бы ей перестать бояться его... И, вероятно, весь этот разговор с дочерью она ему передаст.
Быть может, она нарочно позвала Анну: светлейший князь приказал императрице, он желает знать, как настроена принцесса... Ну, так вот же тебе, подлец!..— Деньги должны быть выплачены. Это записано в брачном договоре, скреплённом собственноручною подписью императора всероссийского. Сенат медлит, не желает, манкирует выплатить положенную сумму? Что же, об этом будет известно в иностранных государствах. Пусть иностранные государи ведают о презрении российских сенаторов к дочери великого государя, первого императора России, и её супругу!..
И ещё не успев договорить, Анна встретила округлившиеся глаза матери своим взглядом, растерянным, должно быть, и сердитым. И поняла, что всякое проявление её, Анниной энергии, Анниного желания действовать пугают мать предельно. Мать не намеревается вдумываться, пытаться понять, да и не умеет; она просто пугается и делается от испуга жёсткой, злой и недоверчивой простолюдинкой. Анна не должна была говорить... Но как теперь поправить дело?.. «Когда же я выучусь владеть собой?» Вспомнились писания госпожи Ламбер. Конечно, в них жизнь не представала настолько гнусной и низменной, но владеть собой госпожа Ламбер учила...
— Простите, матушка! Я взволнована предстоящим бракосочетанием. Разумеется, я ничего не стану предпринимать относительно выплаты денег. Вы можете положиться на моё слово...
Но мать простилась с ней холодно...
«Она права, — думалось Анне. — Это невозможно — полагаться на слово, на обещания человека, срывающегося под воздействием мгновенного возбуждения нервов. Это невозможно!.. Понять себя и владеть собою — вот единственное спасение!..»
Анне доставили подарки жениха к свадьбе — золотые часы, турецкую шаль, яхонтовый перстень, осыпанный бриллиантами. Из приданого, назначенного в договоре, цесаревна получила вещами: бриллиантовый гарнитур, серебряный нахтиш — туалетный столик с зеркалом, столовое и чайное серебро, ещё золотые украшения, украшенные драгоценными камнями.
Наступило наконец 21 мая 1725 года. Венчание происходило около полудня в Троицкой церкви на Петербургской стороне. Как полагалось по обычаю, невеста подъехала первой. Анна была совершенно спокойна. Она признавалась себе самой, что, видимо, просто-напросто устала волноваться, тревожиться, и... потому и успокоилась совершенно. Она была в белом глазетовом платье. На волосах напудренных — венок из красных роз, выращенных в оранжерее Летнего сада. Невеста была настолько красива, что невозможно было не залюбоваться ею искренне. Нарядный, серьёзный жених с торжественною робостью исполнял всё, что требовалось исполнять при венчании, — брал невесту за руку, наклонял голову, шёл и останавливался. По окончании обряда епископ Феофан Прокопович произнёс пастырское благословение.
Присутствие императрицы увеличило парадность и торжественность обряда. Впрочем, дамы находили меж собою, что выглядит Екатерина Алексеевна весьма дурно. Более пожилые ещё помнили её совсем юною, пышною красавицей, и сейчас покачивали пудреными причёсками и перешёптывались.
Именно в ознаменование торжества бракосочетания старшей своей дочери с герцогом Голштинским Екатерина I учредила орден Александра Невского.
...Государь скончался не так уж давно, однако многие его начинания уже успели забыться. Прежде всего, конечно, подобная участь постигла все попытки хоть как-то смягчить, сгладить суровое деление общества на сословия. Об ассамблеях теперь не было и помину; идеалом времяпрепровождения для российских аристократов сделались всевозможные светские собрания, балы и вечера парижских гостиных и салонов...