Громкие убийства
Шрифт:
В то время как толпа осматривала каждый закуток обители, Елизавета Федоровна отрешенно молилась. В связи с этими событиями она писала: «То, что мы живем, является неизменным чудом». Но, когда по поручению кайзера Вильгельма весной того же года в Россию приехал шведский министр, предложивший великой княгине помощь в выезде за границу, она категорически отказалась.
После Октябрьской революции Марфо-Мариинскую обитель до поры до времени не трогали. Новые власти, казалось бы, даже оказывали сестрам уважение: два раза в неделю они присылали в монастырь грузовик с продовольствием, перевязочным материалом и лекарствами. В эти дни немецкий посол
Сначала всем, кто находился на лечении или проживал в обители, прислали опросные листы. Некоторые для острастки были арестованы. В апреле 1918 года очередь дошла и до самой Елизаветы Федоровны, которую взяли под арест и отправили в Пермь, куда свою настоятельницу сопровождали преданные сестры. Монахинь вызвали в областной совет и после краткой беседы отпустили на свободу, но одна из них, Варвара Яковлева, отказалась покинуть Елизавету и решила разделить участь, уготованную узникам – членам императорской фамилии.
Поздней ночью 5 июля 1918 года великую княгиню, ее подругу, великого князя Сергея Михайловича, его секретаря, трех сыновей великого князя Константина и князя Владимира Палея сбросили в шахту, расположенную на окраине города Алапаевска. Но палачам показалось этого мало, и они забросали несчастных гранатами.
Согласно рассказам очевидцев этих трагических событий, в течение нескольких дней из шахты раздавались душераздирающие крики о помощи, потом все стихло. Мученики умерли от голода, жажды и ран.
Впоследствии выяснилось, что Елизавета Федоровна упала на выступ шахты, находившийся на глубине 15 метров. Рядом с ней обнаружили тело Ивана Константиновича, у которого была перевязана голова. Несмотря на то что княгиня в результате падения получила многочисленные ушибы и переломы, превозмогая собственную боль, она сумела оказать помощь ближнему.
В 1921 году останки Елизаветы Федоровны и Варвары Яковлевой были переправлены в Иерусалим и помещены в усыпальницу храма Святой равноапостольной Марии Магдалины в Гефсимании. Так сбылось пророчество и желание великой княгини.
Теракт в германском посольстве
Знаменитый немецкий дипломат эпохи Первой мировой войны Вильгельм Мирбах был выходцем из семьи состоятельного графа Мирбаха. Несмотря на это, в апреле 1918 года он согласился возглавить германское посольство, направлявшееся в столицу Советской России.
Летом 1918 года, когда правительство молодой Страны Советов решало судьбу царской семьи, Мирбах неоднократно предупреждал судей, что уничтожение императрицы и ее детей может иметь негативные для России последствия.
Посол утверждал, что родственные отношения (Александра Федоровна была немкой по происхождению) могут заставить германского кайзера расторгнуть подписанный в первых числах марта Брест-Литовский мирный договор и возобновить военные действия на фронте.
Именно эту цель – спровоцировать Германию на продолжение войны – преследовали левые эсеры, недовольные политикой большевиков. Убийство германского посла графа Мирбаха являлось частью их коварного плана.
Реализовать задуманное ЦК партии левых эсеров поручил
одному из своих членов, а именно Якову Блюмкину. Поскольку этот человек работал в ВЧК, ему не составило особого труда изготовить документы, позволявшие беспрепятственно проникнуть в здание, где размещались дипломатические представители кайзеровской Германии.6 июля 1918 года в здании германского посольства Блюмкин совершил террористический акт, имевший целью смерть графа Мирбаха. Несколькими выстрелами убийце удалось осуществить задуманное: дипломат был мертв.
Однако надежды левых эсеров на возобновление войны с Германией не оправдались. Желая как-то оправдать это убийство, левые эсеры подняли в Москве мятеж, но большевикам удалось подавить выступление оппозиционеров.
До настоящего времени сохранились официальные показания адъютанта военного атташе лейтенанта Леонгарта Миллера о террористическом акте, совершенном Яковом Блюмкиным в июле 1918 года.
Миллер стал свидетелем убийства Мирбаха случайно.
Накануне он получил приглашение от первого советника посольства Рицлера принять участие в приеме двух членов из Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией.
Лейтенант утверждал, что у «доктора Рицлера имелась в руках бумага от председателя комиссии Дзержинского, которой двое лиц уполномочивались для переговоров по личному делу с графом Мирбахом».
Когда 6 июля адъютант вошел в вестибюль здания посольства с Рицлером, там уже находились русские представители.
Одному из них – смуглому брюнету с бородой, усами и пышной шевелюрой, облаченному в костюм черного цвета – на вид можно было дать лет 30—35.
Миллер свидетельствовал, что бледный отпечаток на лице делал его похожим на анархиста (именно такое впечатление о представителях бунтарского течения сложилось у большинства современников). Этот человек представился Яковом Блюмкиным.
Его спутник – худощавый молодой человек с небольшой горбинкой на носу, светло-русыми, скорее даже рыжеватыми волосами – не носил бороды, но имел маленькие усики. Фамилия этого мужчины была Андреев.
Вскоре всех собравшихся в вестибюле пригласили в приемную, расположенную на правой стороне особняка. Стены этой комнаты были окрашены в малиновый цвет, богатый интерьер соответствовал заданному стилю.
Адъютант рассказывал: «Когда все мы четверо уселись возле стола, Блюмкин заявил доктору Рицлеру, что ему необходимо переговорить с графом по его личному делу». Видимо, имелись в виду сведения о покушении на жизнь главы германского посольства.
Рицлер был вынужден пойти за Мирбахом. Вскоре они вернулись в малиновую приемную.
Блюмкин объяснил, что причиной их визита стал процесс по делу одного венгерского офицера, графа Роберта Мирбаха. Одинаковые фамилии и титулы вынудили Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией обратиться к германскому послу за разъяснением.
Вильгельм Мирбах ответил на это, что не имеет ничего общего с упомянутым офицером, и пожелал узнать, в чем именно заключается суть дела. В ответ прозвучали следующие слова: «Через день дело будет поставлено на рассмотрение трибунала». Однако это ни в коей мере не взволновало германского посла, его не интересовала судьба незнакомого человека.