Громов: Хозяин теней

А может, ещё по какой причине.

– Мудак твой папка, – сказал я искренне, хотя детям, кажется, такое говорить нельзя. Психологическая травма случится. Но Тимоха кивнул:

– Мама его так и называет. Ну, когда думает, что я не слышу. Звать?

– Зови.

Охранник появлению Тимохи не удивился, а вот моё пробуждение его обрадовало.

– Савелий Иванович, Елена Петровна просила сообщить, если вы вдруг придёте в себя, – сказал он.

– Сообщай. И поесть мальцу сообрази. Да и я бы не отказался… и это… «Лего» ему купить. Только оригинал. И чтоб нормальный. Спроси, может, чего конкретно хочет?

Тимоха явно обрадовался.

Ну а что, любой труд должен быть вознаграждён, а Тимоха тут со мной сидеть не обязанный.

Ленка появилась, когда мы с Тимохой доедали. Он – картошку-фри с курицей, я – зеленовато-бурую и наверняка сверхполезную дрянь, которую приходилось тянуть через трубочку.

Ленка явилась не одна.

– Здравствуйте, – в палату заглянула бледная женщина с тёмными глазами. – Извините… мне сказали, что Тимофей здесь, что… он его опять бросил! Извините.

– Мам, а мы тут вот… кушаем! – Тимоха показал картофелину, измазанную в кетчупе. Капля сорвалась, чтобы плюхнуться на кипенно-белый пододеяльник.

– Ой…

– Поменяют, – успокоил я его. А вот женщина не успокоилась, женщина усилием воли подавила ярость.

Ленка посторонилась и женщину эту в спину подтолкнула. А потом сказала:

– Ты как? Часик-другой продержишься? Я позвонила. Антоненко прибудет, чтоб уж всё и сразу. Извини, только он на своих медиках настаивает. На оценке…

– Пускай, – даже не злюсь.

Мне почему-то совершенно не интересна грядущая сделка. Выгодная. Не выгодная… своего Ленка не упустит. Я тут не задержусь, хотя и так все врачебные планы поломал, но на чудесное выздоровление точно рассчитывать не стоит.

Так что…

С собой не заберу. Ни концерн, ни деньги.

А вот тут… разглядываю женщину, а она изо всех сил старается не смотреть на меня. Но смотрит. И хмурится. И не выдерживает-таки:

– Кто вам так капельницу поставил? Погодите.

На подоконник бахнулась сумка, не дизайнерская, как у Ленки, но тоже огромная. А я подумал, что давно в моей палате такой движухи не было.

Из сумки появились влажные салфетки.

Флакон, из которого женщина попрыскала на руки. Потом тщательно потёрла их. И салфетками…

– Может, лучше позвать кого? – Ленка наблюдала за ней с интересом, не делая попыток помешать.

– Не стоит, тут быстро… меняли недавно, но видите, поставили неудачно. Или сдвинули, возможно. Лекарство в вену не попадает.

Рука выглядела какой-то… набрякшей? Опухшей? Главное, боли я не ощущал.

– Я их… – Ленкины глаза потемнели.

– Угомонись, – говорю тихо.

Даже если эта дрянь мимо вены льется, мне от этого ни хуже, ни лучше. А вот Тимохина мамаша как-то быстро всё исправляет. Главное, даже не успеваю понять, как именно. Тут потёрла, там подвинула… согнула-разогнула руку. Надавила то тут, то там.

Ну да, вены у меня есть.

Где-то несомненно есть.

Нахмурилась.

– У вас сосуды очень хрупкие, вам надо…

– Что здесь происходит? – в палату заглядывает медсестра – всегда удивляло, как они умеют приходить-то не вовремя. – Что вы делаете…

Дальнейшую перебранку наблюдаем мы втроем. Я, Ленка, обнимающая баул, и Тимоха с картошкой. Картошка в него явно больше не лезла, но и оставить такое богатство он не мог.

– Ты меня ещё учить будешь… что вообще посторонние делают… – нервный голос медсестры заставил поморщиться.

– Хватит, – сказал я.

И Ленка повторила чуть громче. А Ленка умела говорить так, что её и нынешние директора, что обычные, что коммерческие, в пару с эффективными менеджерами слушали. Куда там медсестре.

– Капельницу заменить, – Ленкин взгляд не предвещает ничего хорошего. – И с рукой сделайте что…

– У него вены…

– Вены. И не только вены, – вот не любила Ленка, когда ей возражают. И теперь ткнула в мамашу Тимохи. – Ты. Сможешь поставить нормально?

– Смогу.

– Тогда и ставь.

– Это… это не положено.

Да-да, не покладено и не зарыто. Слышали.

Вопрос решается быстро. А вот новую капельничку Тимохина мамка ставит на раз. Пальцы у неё ловкие, а я почти ничего и не ощущаю.

– Почему вообще не катетер? – спрашивает она, закрепляя иглу.

– Да чего-то там у них не заладилось, – отвечаю. – Я в этом не смыслю ни хрена.

Тимоха хихикает. И картошка вываливается изо рта.

– Ой…

– Извините, пожалуйста, – Тимохина мать убирает картофелину и сына за ухо с кровати стаскивает. – Я прослежу. Больше он вас не побеспокоит. Я не знала… отец вдруг решил, что хочет общаться…

– А так не хотел?

– Не особо, – она отводит взгляд, будто стыдясь. – Я думала, они в парк ходят или… Тимофей в прошлый раз игрушку принёс. И врал, что на горках катался.

– Врать своим – западло, – говорю.

И Тимоха обижается.

Надувается.

Да, с детьми сложно, особенно с мелкими.

– Иди, – указываю на дверь палаты. – И подумай…

– Папа… сказал, что так лучше, – он шмыгает носом. – Чтоб мама не нервничала… хорошо же.

Ну да. Папе – определенно. Привести малого, бросить… хорошо. Очень.

– Папа говорить может чего угодно. А у тебя своя голова на плечах должна быть. Думать надо. Ясно.

Кивает.

И руку протягивает робко так.

– Мир? Я… я так… лего оставить могу! Я ж так…

– Какое лего? – вспыхивает мать?

Понятия не имею, но коробка здоровая. Надеюсь, понравится.

– Да нет, это подарок, – руку поднять тяжело, пусть и не ту, которая капельницами сегодня обвита, но вот вторая с трудом отрывается от одеяла. И касаюсь теплых Тимохиных пальцев со страхом… нет, я ж не заразный. И вообще тут стерильно до охренения.

Но вдруг да…

Вдруг что-то случится от этого прикосновения.

– Мир, – отвечаю. И Тимоха убирает руку. – А теперь подожди там за дверью. С мамой твоей переговорим.