Гроза 3

– Так чего же ты на рожон лезешь?
– Удивился Игнатов.

– А иначе всей ротой на рожон придeтся лезть.
– Володька напомнил комбату сложившуюся ситуацию.
– И сколько нас тогда сгорит?

Игнатов промолчал. Самому всe прекрасно известно. Разведку боем провести приказано, огневые точки противника узнать необходимо, рисковать машинами и экипажами придeтся. И ничего здесь не изменишь. Лейтенант Банев сам напросился на такой вариант. Когда вчера его роте, как самой полнокровной из всех, предложили прощупать огневые точки немцев, то он почти сразу предложил воспользоваться рыцарскими бреднями немецкого оберлейтенанта. Если на нашей стороне заключают пари на исход боя, то и на той интерес к возможному поединку вряд ли меньше. Можно быть уверенным, что вся имеющаяся у немцев оптика будет нацелена на место предстоящей дуэли. А тем временем взвод старшины Данилова по неглубоким балкам, пересекающим нейтралку, сможет под шумок подобраться поближе к немецким позициям, тогда больше будет вероятность того, что не сгорит вся рота в будущей разведке.

Спорили недолго. Игнатов пытался отговорить командира третьей роты от ненужного геройства, остальные офицеры роты после недолгого колебания согласились. Молодые взводные даже завидовали своему ротному, что именно ему выпал шанс поучаствовать в дуэли. Пацаны ещe, месяца два на фронте. Один Данилов с первого дня войны, но и тот дал согласие, надеясь на удачливость своего друга.

– Справишься ты с немцем?
– В который раз за прошедшие сутки поинтересовался старший лейтенант Игнатов.

– Должны, Вань.
– Ответил Володька, перейдя на обращение по имени.
– Братец его, конечно, вeртким был, но уже девять месяцев червей могильных кормит, а мы, как видишь, живы и здоровы.

– Не хвались на битву едучи.
– Напомнил командиру третьей роты народную мудрость старлей Игнатов.

– Да мы не хвалимся. Мы, так, старое вспоминаем.
– Отмахнулся Володька.

– Ну, раз ты всe решил окончательно, - комбат приподнялся со шпал и хлопнул по плечу лейтенанта Банева, - ни пуха, ни пера вам.

– К чeрту!
– Ответил как и положено в таких случаях командир третьей роты, отдал честь своему командиру батальона и отправился готовить свой танк к дуэли с немецким оберлейтенантом.

Облако наконец-то убралось в сторону и вершину холма осветило яркое солнце. Густав прикрыл глаза и раскинулся на подстеленном брезенте. Блаженное тепло растекалось по телу, солнечные лучи обрабатывали кожу, восстанавливая привычный ещe с Испании загар. В Африке с солнечными ваннами было намного лучше, но и здесь можно найти такой момент, когда скупое северное солнце позволяет прокалить кожу до вполне приличного цвета. Не коричневый цвет канувшей в лету рубашки штурмовиков, с которой сравнил его кожу отец, когда Густав впервые приехал в отпуск из Ливии. Но на «кофе с молоком» здешнее солнце вполне могло расщедриться.

Раздались шаги. Гельмут - угадал Густав. Только он один из экипажа так подволакивал ногу, последствие заработанного ещe в детстве перелома. Гельмут уселся рядом, дожидаясь когда командир соизволит открыть глаза. Понимая, что блаженная нега закончилась и пора возвращаться в такой привычный и такой мерзкий реальный мир, оберлейтенант Оберт открыл глаза. Гельмут, как всегда, жевал травинку. И где он их только находит? Даже в ливийской пустыне он никогда не расставался со своей привычкой. Гельмут как-то проговорился, что жевать травинки он начал для того, чтобы бросить курить. После того, как они нахлебались дыма в горящем панцере под Гвадалахарой, Гельмут, единственный из экипажа имевший солидный опыт курильщика, вдруг обнаружил, что не переносит табачного, да и любого другого тоже, дыма. Густаву с Хайнцем было проще. Брат вообще никогда не курил, а Густав иногда баловался, стараясь выглядеть более мужественно в глазах знакомых девушек. С дурной привычкой пришлось расстаться, о чeм Густав никогда не жалел.

– Густав, русский осматривал поле.
– Сказал Гельмут, окончательно возвращая своего командира к реальности.

– Значит решился!
– Оберлейтенант приподнялся со своего импровизированного ложа, начал неторопливо одеваться.

Густав единственный из экипажа ни минуты не сомневался, что русский обязательно согласится. Раз он вышел на поединок с Хайнцем, то не должен отклонить и их предложение. Ну что ж, пусть выходит. Они здесь появились раньше на четыре дня и успели подготовить своему противнику парочку весьма неприятных сюрпризов.

– Густав, скажи мне: зачем тебе это нужно?
– Гельмут не часто пользовался законным, приобретeнным долгим сроком совместной службы, правом называть своего командира по имени, и если он это сделал, значит он недоволен, просто не высказывает своe недовольство открыто.

– Понимаешь, Гельмут, мне действительно это нужно.

Густав задумался над продолжением фразы. Ему это в самом деле нужно. А вот зачем? Он и сам толком сказать не может.

Отомстить за брата? Несомненно. Но только ли месть толкает его на это?

Желание славы? После штурма Каира, славы у него в избытке.

Полузабытая детская ревность к успехам старшего брата? И это есть, но где-то на самых дальних задворках сознания.

Въевшаяся в кровь потребность в риске? Рисковать можно и более разумным способом.

Гельмут промолчал, принимая и такой вариант ответа. Он вообще не отличался словоохотливостью после Испании. Густав вдруг решился задать вопрос, который волновал его уже несколько лет. Но Хайнц отвечать на него отказался, а выпытывать данную информацию у Гельмута Густав не осмеливался, пока был жив брат. Похоже пришло время его задать.

– Гельмут, ответь мне на один вопрос.
– Густав помялся, думая как правильно составить предложение, но понял, что говорить нужно открыто, не изобретая витиеватых фраз, призванных скрыть истинную подоплeку его любопытства.
– Гельмут, почему вы поссорились с Хайнцем?

Гельмут посмотрел на своего командира каким-то особенным взглядом, перекинул травинку в другой угол рта, смочил губы языком и спросил:

– Ты помнишь Испанию, Густав?

Оберлейтенант Оберт удивился. Как он может забыть свою первую войну? Ему стоило таких трудов вырваться на неe. Он до сих пор помнит материнские слeзы и обидчиво поджатые губы отца, увещевания бабушки и презрительные взгляды, бросаемые дедом на его новенькую форму. Как давно это было. Второй год в могиле дед, простивший в конце концов своих внуков. Ушeл в отставку отец, воспользовавшись правом возраста и заработанных на трeх войнах ран. Уже и Хайнца нет, а он до сих пор помнит страх первого боя. И так злившую молодого и глупого Густава Оберта заботливую опеку старшего брата.

– Но какое отношение это имеет к вашей ссоре?

Насколько помнил Густав, до самого конца той войны между командиром панцера фельдфебелем Хайнцем Обертом и механиком-водителем Гельмутом Краузе были самые дружеские отношения. Всe как отрезало после возвращения. Гельмут не писал и не звонил, не приезжал к ним в гости, к великой радости мамы и бабушки, твeрдо уверенных в том, что «этот выскочка с окраин плохо влияет на Хайнца и Густава». Конца войны сам Густав, лечившийся после ранения в Германии, не видел, и мог только предполагать причины ссоры между двумя другими членами их экипажа.

– Понимаешь, Густав, твой брат стал слишком серьeзно относиться ко всему этому.
– Гельмут указал рукой на колышущийся под ветром флаг со свастикой, уложенный на корме их танка.

– Но ведь ты сам втянул его в ряды «наци»!
– Удивлению Густава не было предела. С самого первого дня появления в их доме Гельмута Краузе, покойный ныне дед невзлюбил гостя именно за пропаганду идей нацизма. Отец не высказывал недовольства открыто, но и он не был в восторге от этих посещений. О маме с бабушкой и говорить не стоит. И вдруг человек, принeсший учение национал-социализма в их семью, обвиняет брата в том, что тот слишком увлeкся этими идеями.