Гроза над крышами

Никак нельзя сказать, что Тарика грызло беспокойство. Нет за ним прегрешений, нет хвостов, которые можно на кулак намотать, да и папаня защитит от вовсе уж облыжных обвинений. А все равно скверновато: заполучить Хорька в лютые враги — приятного мало, придется долго жить с оглядкой, святее святого быть, а это трудновато...

И вдобавок цветок...

Есть средство. Ежели поговорить с Марлинеттой... Так-то она девушка добрая, отзывчивая, перед теми ее подругами, что не раздружились с ней из зависти, нос не задирает, нарядами и украшениями сильно не хвастает. И с Тариком в добрососедских отношениях, особенно после того, как узнала, что он в прошлом месяце настучал как следует Гарами-Лопоухому, когда тот говорил о Марлинетте гадости и собирался написать у нее ночью на воротах грязные слова. Даже заигрывать пробовала, не по-настоящему, атак, игры ради, но перестала, когда сообразила, что Тарика этим не сконфузишь. Поговорить с ней откровенно — и наверняка найдется друг с гербом, который быстро вправит Хорьку ума, тем более что сама она Хорька терпеть не может...

Заманчиво, но не пойдет. Из-за той же негласки. Марлинетта старше его на три годочка — значит, взрослая. Не годится вмешивать взрослых в свои дела, тем более женщин...

Есть кручина посильнее — цветок баралейника...

Это уже четвертый за полгода — и вновь никто его не видит, кроме Тарика. Первый раз цветок попался ему в Городе, на Рыбном рынке, когда папаня послал за вяленой салакушкой к пиву. Висел на высоте дома, уже потускневший. Тарик на него таращился, как на чудо невиданное, так что торговка сердито спросила, не уснул ли он стоя, будто конь. И оказалось, что ни она, ни люди рядом не видят цветка, словно сотканного из черного дыма. Покупатели зашумели, чтобы не задерживал, и Тарик, расплатившись за рыбу, убрался побыстрее. Даже от потрясения забыл взять пять грошей сдачи — и торговка закричала вслед, чтобы вернулся: она, мол, женщина честная и богатеть на раззявистом Школяре не собирается. В общем, получился сплошной конфуз...

И еще два раза он видел в Городе, над крышами (один раз это был дворянский особняк с гербом над входом, вдругорядь — «муравейник»), такой же в точности цветок, на который прохожие не обращали внимания, будто его и не было. Во второй раз Тарик растерялся до того, что сграбастал за шиворот оказавшегося рядом Недоросля (к взрослым обращаться поостерегся), показал на крышу и спросил:

— Что там видишь?

— Крышу, — сказал Недоросль, нетерпеливо притопывая. — Еще ворона на трубе сидит...

— А еще? — спросил Тарик.

Ворона сидела аккурат под цветком.

— Дай все! — ответил Недоросль. — Чему там еще быть?

Тарик его отпустил и ушел. О цветке он не рассказал никому из своей ватажки: в третий раз они шли мимо «муравейника» в полном сборе, все пятеро, да еще с двумя Приписными, и Тарик убедился, что цветок видит он один, и Данка-Пантерка спросила недоуменно, что это он так засмотрелся на самую обыкновенную, даже без флюгеров и затейливых колпаков дымовых труб, крышу...

И вот теперь — четвертый, на родной улице. И разговор с рыбарем, крайне примечательный, многое прояснил. Зоркие, они не Видящие — но о тех и о других есть исключительно сказки, а в жизни они не встречаются, в жизни о таком не слышал. Но сейчас... Получается, он — сказочный Видящий? Поверить невозможно. Такого не бывает! Даже Чампи-Стекляшка, первый книгочей с улицы Серебряного Волка, к которому все прислушиваются, когда речь зайдет о чем-то книжном, как-то говорил: господа ученые книжники (его обычный оборот, произносившийся со значительным лицом) единодушно полагают, что иные умения — как черные, так и белые — с бегом времени пропали без следа, потому что понемногу исчезли люди, ими владевшие, а почему стало именно так — неизвестно. И те чародейные стеклушки, про которые сегодня говорил рыбарь, давно уже людям не попадались...

А в деревнях, если рыбарь не прихвастнул, сии и посейчас есть, и Видящие, именуемые там Зоркими, преспокойно обитают наяву. Что бы там ни было, сомнению не подлежит одно: рыбарь тоже видел черный цветок баралейника где-то над городскими крышами...

У Тарика звучали в ушах слова рыбаря: «Так оно завсегда бывает — передается не от отца к сыну, а от деда к внуку, и непременно от деда по матери». Если и в городе с этим обстоит так, как в деревне, Тарику это передалось от отца мамани...

Отца папани, дедушку Загута, он никогда не видел — тот погиб в море, когда отец был еще Школяром, а через три года умерла так и не ставшая бабушкой Тарика его жена. Как сказала однажды, вздыхая, маманя, — от черной тоски...

Вот отца мамани, дедушку Тиверела, он знал гораздо лучше. До пяти лет жил в его доме на Раздольной — а потом папаня, прочно встав на ноги и малость забогатев, отделился, купил дом

на улице Серебряного Волка, и они туда переехали. Дедушка Тиверел держал всех домашних в строгости, не только внуков, но и папаню с маманей, но все же Тарик его не боялся и любил. Строг был дедушка, но справедлив, никогда не наказывал зря, не кричал, не ругался, а гнев его чаще всего выражался в том, что он хмурил кустистые брови, становился строже лицом — и это, честное слово, действовало на Тарика со старшим братом сильнее, чем ругань и порка. Да и никогда дедушка их не порол, и папане не позволял. Наказание заключалось в том, что Тарика или брата (порой обоих вместе) сажали на крышку колодца и оставляли сидеть на разное время, в зависимости от тяжести проступка (отчего иные Малыши, которых

—О

дома не только шлепали, а иногда и крепко драли ремнем, Тарику открыто завидовали). Умер дедушка Тиверел четыре года назад, а через год следом пошла по последней дороге и бабушка Сейда. Тарик искренне горевал...

Конечно, все детские воспоминания еще следовало прилежно, кропотливо перебрать, как Замарашка из сказки перебирала у злой мачехи зерно от семян сорняков. Но если навскидку — Тарик не мог припомнить за дедушкой Тиверелом ровным счетом ничего необычного, а ведь память Малышей цепкая, в ней такие вещи непременно задержались бы, как золотинки в лотке промывальщика, о котором так красочно повествовала голая книжка «Шесть золотых ручьев»...

Прямо узнать у мамани? Пожалуй, не хватит духу: ни маманя, ни папаня никогда о таком не упоминали. Осторожненько порасспросить дядюшку Бейнара и тетушку Ойли, в очередной раз придя к ним в гости? Дядюшка Бейнар, старший брат мамани, немногословный, он лишь о любимой забаве, петушиных боях, может говорить часами, — а вот тетушка Ойли болтушка, между нами говоря, страшная, о чем угодно будет трещать! Вот ее можно попробовать осторожненько навести на нужное...

И вдобавок еще свалившееся вскоре после первого цветка бара- лейника умение, которое можно назвать «прозрачные стены». Сначала оно испугало Тарика до дрожи в коленках, но потом он притерпелся, хоть пускал в ход не так уж и часто. Тут уж полный туман — в сказках о таком очень редко, да упоминается, но Чампи, как показали осторожные, но обстоятельные расспросы, лишь пожимал плечами: его любимые и почитаемые ученые книжники ничегошеньки об этом не написали.

Тарик вот уже полгода вынужден был с этим жить, скрывая ото всех, как иные скрывают дурную хворь. Правда, в отличие от дурной хвори, тайное не доставляло ни малейшего вреда, даже и мелкого неудобства... но от этого, право слово, не легче. Тяжеленько сознавать, что потаенно носишь в себе такое. Вот и сегодняшний разговор с рыбарем многое прояснил, но душу ничуть не облегчил.

К отцу Михалику он пойти с этим не мог, останавливало что-то, и оно же не давало быть откровенным в своей ватажке и уж тем более с папаней и маманей. Оставалось плыть по течению...

Справа осталась таверна дядюшки Ягоша, в шесть высоких больших окон по фасаду, с затейливым флюгером, изображавшим веселого пузатого мастера с большущей кружкой пенящегося пива, с зеленым фонарем, в светлое время, конечно же, не горевшим согласно регламенту.

Вывеска, совсем недавно подготовленная отцом Чампи, гласила красными буквами по зеленому: «УЮТНЫЙ ВЕЧЕР». Таверна была «огненная», «кухонная», и потому здесь просиживали вечера все взрослые с улицы Серебряного Волка — но еще и оттого, что заведение весьма политесное: здесь не случалось драк, не подливали воду в пиво и прочие напитки, веселых девок не допускали. Не зря сюда ходили и обитатели прилегающих улиц, те, что хотели провести вечер и в самом деле уютно. Хорек таверну форменным образом ненавидел. В отличие от многих тавернеро⁷⁷, дядюшка Ягош ни малейших нарушений и прегрешений не допускал, а значит, не обязан был платить потаенную мзду Стражникам, и Хорек на нем никак не мог заработать неправедно...