Гроза над Польшей

Иоганн и Ганс вернулись с пустыми руками. Шофер оказался достаточно прытким и оторвался от преследователей. Что ж, с точки зрения ефрейтора Киршбаума, это уже проблема не солдат, а инспектора Готенберга. Ничего, если водитель не заплутает, не потеряется в ближайшем овраге, вернется. Машина-то под его ответственностью, как расписался в гараже перед выездом, так должен вернуть все в целости и сохранности.

Пока Хорст Тохольте расспрашивал гражданских обо всем, что они видели или могли видеть по дороге, пока солдаты глазели на красотку, ефрейтор обошел вокруг машины, невольно любуясь железной лакированной красавицей. Да, пожалуй, после отставки тоже надо будет купить себе машину. Вдруг внимание Рудольфа привлекло что-то лежащее на заднем сиденье и прикрытое газетой.

Киршбаум огляделся, поправил висевший на груди штурмгевер и осторожно приоткрыл дверцу. Газета отлетела в сторону, открывая бельгийский пистолет-пулемет. Решение пришло сразу же. Ефрейтор отступил в сторону и поднял свой «СГ-56». Мгновение, доля секунды. Готенберг по глазам Киршбаума понял, что его разоблачили. Рука инспектора нырнула за пазуху. Стеснительный школьный директор Макс бросил папиросу в лицо Вальтеру Горбрандту и прыгнул к переднему сиденью машины.

Доля секунды. Готенберг выхватывает пистолет. Гремят выстрелы. Перед глазами Рудольфа стоит изумленное лицо Иоганна Миде, парень летит на землю, зажимая рукой рану на груди. Палец ефрейтора жмет на спусковой крючок. Короткая злобная очередь бьет инспектора в грудь. На груди расплываются красные пятна. В стороны летят брызги, какие-то ошметки. Школьный директор не успевает дотянуться, выхватить из-под сиденья автомат, как ему в спину впиваются пули из пистолета Хорста Тохольте.

Все произошло очень быстро. Половина солдат не сообразила, что к чему, парни даже не успели поднять штурмгеверы, только присели, отшатнулись в сторону или упали на землю. Девица поднялась на деревянных ногах, шагнула к телу Эрвина, остановилась, подняла на Рудольфа круглые, полные ужаса глаза и пронзительно завизжала.

– Я не понял, откуда у него пистолет, – растерянно произнес Хорст Тохольте, разводя руками.

Отто наотмашь хлестнул девицу по лицу, чтоб заткнулась. Рудольф привычным движением поставил штурмгевер на предохранитель и забросил его за спину. Настроение было паршивым, хотелось напиться и забыть все как страшный сон. Двое парней наклонились над бедолагой Миде. Парню повезло, выпущенная в упор из спортивного пистолета остроконечная пуля пробила грудь навылет. Кровь, конечно, хлестала, как из свиньи, но это дело поправимое, солдатская аптечка для таких случаев и предназначена.

В машине «педагогов» нашли небольшую американскую рацию на русских аккумуляторах. В салоне обнаружились два автомата и армейский пистолет. В карманах мертвецов были документы на имя Эрвина Готенберга и Макса Готфрида фон Штраале, немного наличности, сберегательные книжки Рейхсбанка. Вот и все. Налицо застреленные террористы, один раненый и зареванная девица. Все на руках унтер-фельдфебеля Тохольте.

Мужчины ряженые. А вот девушка-то была самая настоящая, ни за кого себя не выдававшая Вика Нуркевич, шестнадцати лет от роду, католического вероисповедания, дочь батрака и продавщицы из села Вукобары. Покойных панов она раньше не знала и никогда не видела. Эрвин мужчина был ничего, обстоятельный, интересный, да и деньги лишними не бывают. Родители зарабатывают сущие гроши, отец с утра до ночи пропадает в поле, пашет, как негр, денег нет, да еще половину получки спускает на самогон. Мать тоже работает с утра до позднего вечера, в лавке. Братишка пока не работает, маленький еще. Денег не хватает, а молодой девушке хочется одеться, в люди выйти, мужа себе хорошего, непьющего, перспективного да удачливого найти, вот и приходится подрабатывать. В деревне знаете как, платят совсем ничего, а пан Эрвин такой красивый да мужественный, улыбался, конфетами угощал, сразу заплатил три марки за троих панов.

– Надо таксу запомнить, – хмыкнул себе под нос Хорст Тохольте.

На вопрос, почему б не наняться работать в публичный дом, девица ответствовала, что у них так не принято. Полька никогда не будет работать проституткой. Свободная любовь, да еще когда за это деньги платят – это одно, можно согласиться, можно отказаться. Приличная девушка сама выбирает, с кем провести время и стоит ли позволить парню нечто больше поцелуя. А вот когда с кем попало, продавать себя первому желающему, это позор. Торговля своим телом это большой грех.

Командир отделения вовремя вспомнил, что задача не выполнена, в перестрелку попали, на руках два трупа, раненый солдат, девка и по лесу где-то бегает подельник убиенных бандитов. Связываться с взводным Тохольте решил по рации на бронетранспортере. Она мощнее переносной УКВ, и ребятам лучше не слышать, как командиру выволочку устраивают. В том, что взводный разорется, Хорст был уверен. Живыми надо было диверсантов брать, тогда бы все оказались героями, а так…

Унтер-фельдфебель ошибся. Лейтенант Тислер выслушал доклад, поинтересовался состоянием Иоганна Миде и спросил, точно ли шофер далеко убежал. Получив утвердительный ответ, лейтенант приказал оставить с раненым и девкой одного солдата, а отделению галопом нестись и выполнять задачу.

– Чтоб за четверть часа доехали и все там обыскали! – рыкнул Вильгельм Тислер. – За людей не бойся, я высылаю броню. Миде заберут и отвезут к врачу.

– Слушаюсь, – Тохольте постарался выдавить из себя чуточку энтузиазма, специально для взводного. Получилось плохо.

Выполнить приказ буквально – добраться до проклятого хутора за четверть часа – не удалось. Пока собирались, рубили лапник под лежак для Иоганна Миде, прошло минут пять, на дорогу до хутора потратили еще двадцать. Однако успели, лейтенант Тислер вызвал по рации командира отделения как раз в тот момент, когда бронетранспортер подкатывал к воротам фольварка, а ребята готовились спешиваться. Взводный радировал для того, чтоб сообщить, что Миде забрали, с солдатом все в порядке, его везут в больницу.

Трое бойцов побежали вокруг забора в поисках лазеек или задней калитки. Тохольте вразвалочку подошел к воротам и пару раз как следует стукнул прикладом по калитке. Открывай, давай! Ответом ему послужил только истошный лай собаки. Хорст уже подумывал, не стоит ли перелезть через забор, благо он не высок, два метра и поверху доски не заострены, а обшиты планками.

За воротами послышался шум, топот, кто-то уронил пустое ведро, собака успокоилась, лай сменился глухим ворчанием. Хорст обернулся, окинул оценивающим взглядом своих ребят и еще раз приложил по калитке, да так, что чуть ее не вынес.

– Клац-клац, дома кто есть? – поинтересовался унтер-фельдфебель.

– Я бегу, пан солдат. Бегу! – крикнули с жутким акцентом дребезжащим старческим голосом.

Задвижка щелкнула, и на пороге появился седовласый старец. Подняв на Хорста мутные выцветшие глаза, дед залопотал по-польски. Судя по интонациям, рассказывал что-то или жаловался, без переводчика и не понять. Возникла заминка. Отодвинуть старика в сторону и пройти Тохольте стеснялся, а дед знай себе трещал, как сухие дрова.

– Дорогу, старый пень! – не выдержал Рудольф. Дед ему порядком надоел.

– Пан солдат хочет зайти? – старик сразу вспомнил человеческий язык. – Только у нас ничего нет. Вудки нет, пива нет, браги нет, свинины нет, сосисок нет.

Дед еще долго бы перечислял, чего у него нет, но двинувшийся вперед ефрейтор просто заставил его отступить в сторону. Надоел. Специально зубы заговаривает, чтоб успели спрятать недозволенное к хранению.

Во дворе Киршбаум первым делом обратил внимание на новенький трактор. Агрегат купили только в этом году, заводская краска не успела обтереться, крылья и боковины без вмятин. На нем даже почти не работали. Только успели убрать озимые, может быть. Хм, если бауэр раскошелился на такое, просто удивительно, что у него в доме ничего нет. Хотя спиртного точно может и не быть. Некогда ему пить. Замечено – поляк, работающий как немец, и живет как немец.

Выглянувшие из дома молодой паренек и девушка, почти девочка лет четырнадцати, во все глаза смотрели на солдат. А вот и кто постарше появился – из сарая вышел мужчина средних лет в замаранной рваной рубахе и испачканных навозом сапогах.

– Посторонние в доме есть? – интересуется Хорст Тохольте.

– Да, уже есть, – ответствовал крестьянин, упирая руки в боки.

– Кто?

– Пять немецких солдат.

– Я спрашиваю, кроме нас и твоей семьи, посторонние есть? – Хорст свирепо вращал глазами, однако про себя и Тохольте, и Киршбаум были восхищены удачной незатейливой шуткой.