Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе

— Разоружение горцев может вызвать кровопролитие. Народ они горячий, оружие для них что для попа икона, — возразил Южаков.

— Направить бы к горцам умного агитатора, да чтобы ихний джигит был и словом владел, как кинжалом, — сказал Фрунзе.

— Знаю такого джигита. На трех языках говорит, как пишет. Командир эскадрона Хаджи-Мурат, а фамилия такая — язык сломаешь. Дза-ра-хо-хов, — по складам произнес Южаков.

— Где же он? Позовите его.

— Он как раз в Орше.

— Тогда отправляйтесь в Оршу. И действуйте, действуйте, время не ждет! Когда разоружите горцев, сообщите мне, — приказал Фрунзе.

Поезд, в котором ехал капитан Андерс, часто останавливался на полустанках, пропуская эшелоны с воинскими частями. Части эти растянулись на многие версты и больше стояли, чем продвигались к столице, и Андерс был невольным свидетелем солдатских митингов.

Горцы сбивались в толпы, и сразу же начинался разноязычный говор. Бородатые, искаженные страстями лица, глаза в темном огне, пальцы, хватающиеся за рукоятки кинжалов, — от этого зрелища мурашки пробегали по телу капитана.

Ночью капитан приехал в Оршу, но не нашел эскадронов горцев. На вокзале была только казачья сотня. На глаза ему попался горбоносый лохматый кавказец с погонами вахмистра.

— Где тут горцы? — спросил Лидере.

Вахмистр, сверкнув выпуклыми маслеными глазами, прищурился па капитана.

— А что такое? — в свою очередь спросил он, похлестывая нагайкой по голенищу.

— Спрашиваю — так отвечай.

— Ты мне не тыкай, я тебе не кунак.

Андерс опешил от такого нахальства, но, смиряя злость, сказал миролюбиво:

— Я из штаба дивизии. Тут должны быть два эскадрона...

— Не видать тебе этих эскадронов! — дерзко захохотал вахмистр. — Мы их тут разоружили и отправили в Быхов...

— Что ты врешь! Как смеешь так разговаривать с капитаном! Фамилия?

— Ца-ца-ца... Фамилие мое — по-жа-луста: Дзарахохов, Хаджи-Мурат, будем знакомы. А ты корниловец, да? — Вахмистр выдернул из кобуры револьвер. — А ну иди в вокзал и не рыпайся!

Андерсу пришлось подчиниться.

В станционном буфете за столиком что-то писал рыжеволосый мужчина, — лицо его показалось знакомым Андерсу.

— Корниловца заарканил, товарищ Южаков. Такой джигит — голыми руками взял, — доложил Хаджи-Мурат.

Рыжеволосый поднял на вошедших глаза.

— Неожиданная встреча, не правда ли? Если не ошибаюсь, капитан Андерс?

— Все стало неожиданным в наше проклятое время, — пробормотал озадаченный Андерс.

— Удивлен вашей неосторожностью, капитан. Вы же образованный человек. Как вы могли вступить в заговор обреченных?

— Почему же обреченных?

— Ваш заговор в самом начале погиб. Руководители мятежа сдались, не совершив ничего интересного для истории.

— Вы или обманываете меня, или сами обманываетесь. Я еще утром видел генерала Краснова.

— Вы же видели генерала вчерашним утром. А за сутки произошли решающие перемены. Корнилов, Деникин и другие генералы арестованы. Кавказская «дикая дивизия» отказалась поддержать мятеж. Об этих событиях вы еще, видно, не знаете, капитан...

Андерс молчал, ошеломленный, не желая верить, но уже не сомневаясь в правдивости этого сообщения.

— Кто же теперь верховный главнокомандующий? — растерянно спросил он.

— Александр Федорович Керенский, но это только пока. Его правительство, как вы знаете, ведь тоже временного характера.

— Участников мятежа станут судить по законам военного времени?

— А как же иначе... Они сдали Ригу, открыли немцам путь на Петроград. Такие действия называются изменой отечеству. Я уже не говорю о том, что генералы подняли мятеж против революции.

— Мне казалось, большевики и Временное правительство — непримиримые враги, а они совместно громят Корнилова.

— Мы спасаем революцию, а не Временное правительство, — холодно объяснил Южаков.

В Минском ревкоме непрерывно звонил телефон, выстукивал свои точки-тире телеграфный аппарат. За окном резвились воробьи, мелькали тени, но Фрунзе не замечал наступившего утра. Он или отвечал на звонки, или же читал нескончаемую телеграфную ленту. «Генералы Корнилов и Деникин посажены в тюрьму. Генерал Крымов застрелился. В Орше Южаков разоружил два эскадрона «дикой дивизии» и под конвоем отвел в Быхов. Чеченский эскадрон под командой Хаджи-Мурата Дзарахохова перешел на сторону большевиков», — читал Фрунзе.

Телеграфный аппарат перестал выстукивать, телефон замолчал. Фрунзе обернулся к окну. Верхушки тополей купались в заре, от ее густого пламени загорались лужи, в распахнутую форточку тек вкусный освежающий воздух.

Фрунзе расправил плечи, потянулся до хруста в костях.

— Удивительная сегодня заря. Похожа на алую завесу, прикрывшую горизонт, — с удовольствием сказал он...

Если бы люди не только предчувствовали грядущее, но и представляли его во времени, они бы знали: до великого октябрьского дня оставалось только пятьдесят утренних зорь.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Все было дорого ему здесь: и березовые рощи, где собирались на маевки ткачи, и глинистые берега Талки, над которой происходили их гневные манифестации. В шуме осеннего ветра, в звучании речной воды чудился ему отдаленный гул шагающих рабочих колонн, конский топот, свист казачьих нагаек, звук летящих в полицейских камней. Уйма разнообразных событий толпится в памяти, на многих уже печать истории.

Невольно вспомнился Петербург. Осень. Девятьсот четвертый год. Он, студент Политехнического института, готовится к борьбе против самодержавия. Бунтарство в крови у юных, молодежь требует всего, что кажется ей совершенно необходимым, но одно дело — желать конституции, хотя бы и куцей, и совсем иное — ликвидации самодержавия.

В первый же студенческий год он вступил в партию социал-демократов, примкнув к ее большевистскому крылу. Он жаждал конкретной революционной деятельности и не терпел отвлеченных рассуждений о свободе и равенстве. Начавшийся 1905 год заставил его действовать.

Вместе с народными толпами шел он в Кровавое воскресенье к Зимнему дворцу, а после написал матери: «Потоки крови, пролитые 9 января, требуют расплаты. Жребий брошен. Рубикон перейден, дорога определилась. Отдаю всего себя революции».